В комнате у соседки оборвалась музыка. Ванда Ольчак выключила радио. На молочном стекле, вставленном в дверь, появилась ее большая тень.
В полной тишине мать прочитала последнюю строфу «Альбатроса» — неизвестного мне тогда стихотворения Шарля Бодлера:
После слов «мешают тебе» мать умолкла и, опустив голову, стояла не шевелясь до тех пор, пока дверь соседкиной комнаты не открылась и Ванда Ольчак вышла в коридор в розовом стеганом халате, из-под которого торчали голые ноги в домашних туфлях, украшенных фиолетовыми помпонами.
— Ты закончила? — спросила она.
Я посмотрел на мать, мать на меня. Возможно ли, что мы оба ослышались? Ванда Ольчак никогда раньше не позволяла себе такой фамильярности.
— Что вы сказали? — мать отступила на шаг. — Что вы сказали? Повторите еще раз.
— Ты закончила? — повторила соседка.
— «Ты»? «Ты»? — Лицо матери исказила ужасная гримаса. — Ты со мной на «ты»?.. Да ты, наверно, не знаешь, перед кем стоишь.
— Прекрасно знаю. — Ванда Ольчак презрительно засмеялась. — Я стою перед тобой. И обращаюсь к тебе. А ты можешь поцеловать меня в одно место!
— Ты… хамка… Ты, шлюха… Ты, свинья… — После каждого слова мать захлебывалась, будто ей не хватало воздуха.
— Свинья? — Соседка резко повернулась к матери спиной, задрала халат, под которым ничего не было, и, выпятив тяжелую белую задницу, произнесла отчетливо: — Свинья свинье жопу лижет!
Мать побледнела как полотно. Я не на шутку испугался.
— Рудек! Рудек! — закричала она не своим голосом, но отец не пришел к ней на помощь. Может, его не было дома?
Соседка заперлась в комнате, хлопнув за собой дверью с такой силой, что на пол посыпалась штукатурка.
Мы долго стояли молча. Я подумал, что в нашем доме, как в сказке о волшебной лампе Аладдина, наконец произошло то, что должно было произойти, случилось то, что должно было случиться.
— Ну чего ты стоишь… Поди, поищи своего отца, — приказала мне мать.
Я пошел в столовую. Меня мутило, будто я залпом выпил флакон французских духов. Перед глазами все еще маячили тяжелые ягодицы Ванды Ольчак и ее белые ляжки.
Впервые в жизни я видел голую женщину.
10
Центральная опора моста
— Почта! — услышал я знакомый голос.
В квартире подо мной как обезумевшая залаяла собака, царапая когтями дверь.
— Почта! — снова услышал я, и в эту минуту кто-то из жильцов впустил почтальона в подъезд.
— Спасибо!
Боже, почему он так орет!
Звякнули ключи, заскрежетал замок.
Сколько уже лет одни и те же звуки в одно и то же время.
Почтальон открыл изъеденный ржавчиной почтовый ящик и, не успел я сосчитать до десяти, с грохотом его захлопнул.
Может быть, он поднимется наверх? Я подождал минутку. Не поднялся. Пес продолжал лаять, но уже тише.
Я сбежал вниз по лестнице проверить, нет ли чего для меня.
Есть… Чепуха. Я сразу узнал штамп на конверте: Общество польско-нигерийской дружбы. Предыдущему владельцу квартиры на Семирадского все еще приходили оттуда приглашения. Я какое-то время их хранил, а потом выбрасывал на помойку. Связь с этим человеком давно оборвалась, хотя при желании я, вероятно, мог бы узнать, где он живет.
Я вскрыл конверт. В ближайший четверг известный профессор, доктор наук прочтет лекцию «Диалекты забытых нигерийских племен». Идея воспользоваться приглашением, пойти послушать профессора, а потом еще остаться на обсуждение и фуршет в первый момент даже показалась мне привлекательной, однако я быстро убедил себя в полной ее абсурдности.
Электронное табло на башенке часов марки «Сони» показывало девять двадцать, но было двадцать минут девятого.
Я подумал, что надо наконец отрегулировать время, дальше тянуть глупо. Чтобы переставить часы на час назад, достаточно было изменить в окошечке башенки одну цифру, но я не знал, как это сделать. Пришлось заглянуть в инструкцию.
Когда я покупал часы, фирма «Сони» только еще входила на польский рынок, и к электронной продукции этой фирмы прилагались инструкции исключительно на иностранных языках: английском, французском, итальянском и японском.