Я закрываю молнию на сумке и закидываю ее на плечо. Потом прислоняюсь к двери и дышу. Один раз. Два. Три. Я могу это сделать. Мне просто нужно дойти до двери. Всего лишь с десяток шагов.
Я иду по коридору.
Дрю сидит на диване, ноги расставлены, глаза на танцующей женщине, двигающейся перед ним, бутылка Джека рядом с ним. Я всматриваюсь в его лицо. И на какой-то момент, я позволяю себе вспомнить.
Потосковать.
Я вижу его улыбку, в тот первый вечер, в баре, такую по-мальчишески очаровательную. Чувствую его губы, его прикосновения, первую ночь, когда мы занимались любовью, здесь, в этой квартире. Весь накал и потребность. Я переживаю заново каждое нежное слово, каждый момент любви с того времени.
И все это я прячу под замок.
В стальной коробке, которую запихала в дальний угол своего сознания. Чтобы открыть позже. Когда я смогу развалиться на части.
Я вошла в комнату и остановилась в нескольких футах от дивана.
Рыжая продолжает танцевать, но я не смотрю на нее. Я не отвожу взгляда от лица Дрю.
Голос мой суровый. Небрежный. Но на удивление решительный.
— Я сыта по горло. Тобой, всем этим. Не вздумай выследить меня через неделю и сказать мне, что ты сожалеешь. Не звони мне, чтобы сказать, что ты передумал. Все. Кончено. И я больше никогда не хочу тебя видеть.
Сколько родителей говорили своим детям-подросткам, что они наказаны навечно? Сколько подростков отвечали, что они больше никогда не будут с ними разговаривать?
Кончено. Навсегда. Никогда.
Такие громкие слова. Такие последние.
Такие пустые.
На самом деле мы не имеем их в виду. Их говорят просто так, когда ищут какой-то реакции. Молят об ответе. Правда в том, что если бы Дрю пришел ко мне завтра, или через месяц, или через полгода, и сказал мне, что совершил ошибку? Что хочет меня вернуть?
Я бы тут же приняла его назад.
Теперь вы видите, о чем я говорила раннее? Я не сильная женщина.
Я просто очень хорошо претворяюсь. Голос Дрю резкий:
— Звучит отлично, — он поднимает бутылку в качестве тоста, — вонючей чертовой жизни тебе, Кейт. И закрой там дверь на замок, я больше не хочу, чтобы мне мешали.
Я бы хотела сказать вам, что он в замешательстве. Что на его лице была капля сожаления, что в его глазах промелькнула тень печали. Я бы осталась, если заметила это.
Но его лицо ничего не выражало. Безжизненно, как у темноволосой куклы Кена.
И мне хочется кричать. Встряхнуть его, залепить ему пощечину, разнести все вокруг. Я этого хочу, но не делаю. Потому что если вы попробуете ударить кирпичную стену? Все, что у вас получится, это сломать себе руку.
Так что я поднимаю свою сумку и задираю вверх подбородок. И потом выхожу за дверь.
Глава 7
Определение характеристик личности типа А означает наличие целей и наличие стратегий для достижения этих целей. Я определенно тип А.
Планирование — это моя религия; Список дел — моя библия.
Но когда я добираюсь до середины вестибюля здания, которое было моим домом в течение последних двух лет, я понятия не имею, что делать дальше. Не знаю куда пойти.
И это страшно. Чувство невесомости — как астронавт, когда ему перерезают крепление, и он плывет в открытом космосе. Одинокий. Обреченный.
Моя жизнь вращается вокруг Дрю. И я никогда не думала, что мне потребуется план на случай непредвиденных обстоятельств.
Сначала у меня начинают трястись руки, потом плечи, потом колени. Сердце бьется быстрее, и я начинаю задыхаться.
Это адреналин. Реакция «бей или беги» — удивительный феномен. Это необдуманное действие — движение без разрешения мозга.
У меня это в полном разгаре. Каждая моя конечность взывает меня к движению. Идти.Моему телу все равно куда, лишь бы отсюда. Беги, беги, как можно быстрее, ты не можешь меня поймать, я Пряничный Человечек.
Пряничный человечек был везунчиком. У него был кто-то, кто за ним бежал.
— Мисс Брукс?
Сначала я его не слышу. Звук моей собственной паники слишком оглушительный, как тысяча летучих мышей в закрытой пещере.
Потом он прикасается к моей руке, удерживая меня, спуская меня назад на землю.
— Мисс Брукс?
Седоволосый мужчина с обеспокоенными зелеными глазами и щегольской черной кепке?
Это Лу, наш швейцар.
Он приятный дядька, женат двадцать три года, две дочери-студентки. Вы когда-нибудь замечали, что всех швейцаров зовут Лу, или Гарри, или Сэм? Как будто их имя как-то предопределяет их род деятельности?
— Могу я для вас что-то сделать?
Может ли он для меня что-то сделать?
Лоботомия была бы сейчас очень кстати. Ничего такого, всего лишь нож для колки льда и топор и я стану счастливым членом клуба чистого разума.
— Вы в порядке, Мисс Брукс?
Знаете ту поговорку, «Лучше любить и потерять, чем не любить вообще никогда»?
Вздор. Кто это сказал, ничего не знал о чертовой любви. Лучше уж игнор, это безболезненно.
А вот узнать совершенство, прикоснуться к нему, дышать им каждый день, а потом у тебя это отбирают? Потеря — это агония. И каждая частичка моего тела теперь болит.
— Мне надо… Я должна идти.
Да, это мой голос. Ошеломленная и смущенная его версия, как у жертвы крупной автомобильной аварии, которая беспрестанно повторяет любому, кто будет слушать, что свет был зеленый.
Это не должно было так закончиться. Это не должно было кончаться вообще. Он написал это в облаках для меня, помните?
Навечно.
Лу смотрит на сумку на моем плече.
— Вы имеете в виду в аэропорт? Вы опаздываете на рейс?
Его слова отдаются эхом в бездонной жалости, в которую сейчас превратился мой разум.
Аэропорт… аэропорт… аэропорт… рейс… рейс… рейс.
Когда пациенты с синдромом Альцгеймера начинают терять память, сначала они помнят самое раннее. Старые воспоминания — адрес дома, в котором они выросли, имя своей учительницы — такие воспоминания остаются навсегда, потому что они прочно заседают. Настолько сильно становятся частью человека, что информация по большей части на уровне инстинкта, как умение глотать.
Сейчас преобладают мои инстинкты. И я начинаю планировать.
— Да… да,мне надо попасть в аэропорт.
Вы что-нибудь знаете о волках? Они вьючные животные. Семейные.
За исключением того, когда они ранены.
Если такое случается, раненый волк уходит в ночи один, чтобы не привлечь предателей. И он идет к последней пещере, которую оккупировала стая. Потому что она знакома. Безопасна. И он остается там залечивать раны.
Или умирать.
— Лу?
Он поворачивается ко мне от дверей.
— Мне нужна бумага и ручка. Мне надо отправить письмо. Можете отправить его за меня?
Нью-Йоркские швейцары не просто открывают двери. Они курьеры, почтальоны, охранники и мальчики на побегушках.
— Конечно, Мисс Брукс.
Он дает мне чистый листок бумаги и шариковую ручку. Потом он выходит наружу, чтобы поймать мне такси. Я сажусь на скамейку и быстро пишу. Любой мальчишка девяти лет вам скажет, что это лучший способ сорвать пластырь.
Смахивает на предсмертную записку. В какой-то степени, так и есть.
Для моей карьеры.
Мистеру Джону Эвансу:
В связи с непредвиденными личными обстоятельствами, я больше не смогу выполнять условия моего контракта с Эванс, Райнхарт и Фишер. Настоящим уведомляю о своем увольнении без предупреждения.
С сожалением,
Кэтрин Брукс.
Оно холодное, я знаю. Но профессионализм, это единственное оружие, что у меня осталось.