— А кто у тебя? — спросил Дан.
— Свои. Поэт, Санта и Дик.
Ах так Дик для тебя уже свой, хотел было сказать Дан, но не сказал.
— Приду к вам, — сказал он вместо того.
— А ты что изучаешь? — спросил Маран Нилу и, не дожидаясь ответа, заглянул через ее плечо в альбом. И нахмурился. — Пойдем с нами, — предложил он ей, но Нила покачала головой.
— У меня дела. Я просто хотела тебя повидать.
— Ты можешь мне понадобиться, — сказал Маран.
— Для чего?
— Узнаешь, когда понадобишься, — усмехнулся он и, вынув из кармана коробочку, в которой держал радиогорошины, выудил одну. — Держи. Носи с собой. Услышишь мой голос, не пугайся.
— Хорошо, — сказала она с радостной готовностью, приподнялась на цыпочки и поцеловала Марана в щеку, потом повторила то же с Даном. — До встречи. Я выйду через эту дверь.
Дан сунул карточку в карман, не отводя взгляда от Марана, который смотрел вслед Ниле с озадаченным видом.
— Не понимаю, — сказал он, покачав головой. — Что происходит с этими женщинами? Она словно ревнует.
— Ревнует, — согласился Дан.
— Но с чего вдруг? Отношения у нас всегда были сугубо товарищеские… Я имею в виду духовную сторону дела.
— Ты думаешь, женщины способны отделять одну сторону от другой? — усмехнулся Дан.
— Но так и было, — возразил Маран. — Ладно, пойдем, сейчас мне не до женской психологии.
Войдя в соседнюю комнату, Дан увидел забавное зрелище: высоченный, наверно, двухметровый Санта стоял посреди комнаты, вытянув руку со станнером, а маленький Поэт, чья макушка едва возвышалась над плечом «мальчугана», поддерживая его за локоть, объяснял, как полагается целиться.
— Луч не виден, так что твой единственный ориентир — положение ствола. Угол… Почему бы не сделать этот чертов луч видимым? — задал он риторический вопрос вошедшему Дану. — Как у бластера. Было б удобнее.
— И так удобно, — сказал Маран. — Для человека, владеющего пулевым оружием, раз плюнуть. Не отвлекайся.
— Я не отвлекаюсь, — обиделся Поэт. — Я по существу… Так. Проводишь три воображаемые дуги. Первая — на уровне плеч, чтобы сразу выключить руки. Вторая…
Дан не слышал продолжения, потому что Олбрайт, молча сидевший в углу, встал и подошел к нему.
— Я еще не поблагодарил тебя, Дан, за свое спасение, — сказал он торжественным тоном официального лица, но тут же улыбнулся и добавил сердечно: — Спасибо. И извини меня.
— За что? — удивился Дан.
— Да ведь, как сказал вчера Мит, это была моя пуля. Я знал, что за мной бежит раненый, и должен был сам ему помочь, а не забиваться в дальний угол флайера. Струсил, что ли? — Он осуждающе покачал головой. — Словом, извини.
— Да что ты, — сказал Дан. — Ерунда. Ничего страшного ведь не случилось. Я даже вполне боеспособен, не буду обузой в драке.
— В драке ты, может, и боеспособен, — заметил Маран, — но за столом вряд ли. Дай-ка я разрежу твой бифштекс.
Он сел за стол напротив Дана, нарезал ему мясо, налил кофе, потом налил и себе и, оглянувшись на Олбрайта, снова занявшего кресло в углу, сказал, понизив голос:
— Когда я увидел, что ты лежишь без движения… Давно я не испытывал такого ужаса! Наверно, с того момента, когда повернул голову и увидел, как падает Лана… И вообще, тяжелая была ночь. — Он помолчал и добавил: — Мне не хочется действовать, Дан. Мне страшно рисковать жизнью близких мне людей. Собственно, я никогда ими не бросался, но теперь для меня стала просто невыносима мысль, что я могу потерять того же Мита, которого я отправил в змеиное логово, а сам сижу тут… Когда я был помоложе, это получалось как-то легче…
— Когда человек моложе, он меньше сознает ценность жизни, — сказал Дан.
— Не только это. Когда человек моложе, он меньше сознает незаменимость друзей. Уйдут одни, придут другие… Так кажется, хотя это и не так. Но в нашем возрасте понимаешь: то, что имеешь сегодня, это навсегда. Друзья, женщина. И теперь можно только терять, приобрести уже нельзя.
— Почему нельзя? — возразил Дан. — Уж тебе-то грех жаловаться. У тебя все время появляются новые друзья.
— Но не такие, как Поэт. И не такие, как ты. И не такие, как Мит. Да и прочие…
Дан задумчиво смотрел на него, ему вспомнился тот миг, о котором только что говорил Маран, миг, когда машина с высунувшимся темным дулом пронеслась мимо, треск очереди, и у него оборвалось сердце, он ведь знал, что стреляли в Марана, и теперь даже не мог определить, чего было больше в его тогдашних ощущениях, ужаса видеть залитое кровью хрупкое женское тело или облегчения от того, что Маран, застывший у решетки, на ногах, а значит, уцелел… Ну а если б этого не случилось? Если б покушения не было, или убийцы промахнулись? Лана осталась бы жива, и это изменило бы все. Или нет?