– За чем же дело стало? – я подмигнула по-свойски. – Познакомь.
– С ними уже не познакомишь, – нахмурился копаль. – Проныру в камеру закрыли. А Крот как раз под землёй сгинул.
– Так что же, не с кем поговорить? – загрустила я. – Серьёзные люди кто в земле, кто на нарах, одна мелкая сошка осталась?
– Почему не с кем? – обиделся Тёма. – Знатные копали ещё не перевелись. Чернее Чёрного взять хотя бы.
– Ну и кличка, – изумилась я. – Поганая какая-то.
– Для чёрного археолога в самый раз, – парировал Тёма.
– Ну, и как он выглядит, этот Чернее Чёрного?
– Если б я знал, – пожал плечами копаль. – Где он и где я. За ним такие дела, что мне и не снились.
– Да? И какие же?
– Говорят, Либерею он копал, слыхала о такой? Скифские курганы рыл, в парижских катакомбах шарил.
– И что толку? – хмыкнула я. – Где его искать?
– Пора мне, – копаль поднялся. – Проныра его хорошо знает, говорят, они были напарниками. Но Проныре года полтора ещё отсиживать.
– Ладно, – я поднялась вслед. – Где сейчас этот Проныра? Что, не понял? В какой он тюрьме?
Копаль осклабился.
– Не он, а она. Баба это. Оторва, каких мало.
Звонок раздался как раз когда я твёрдо решил, что в Москве мне делать нечего и пора кардинально менять планы.
– ЧЧ, дарагой, эта Ильяс. Ты мэня слышиш?
Я поморщился – Ильяс мне не нравился, и дело с ним приходилось иметь лишь за неимением никого лучшего.
– Здравствуй, Ильяс, – сказал я вежливо. – Как поживаешь?
– У мэня к тэбе дэло, дарагой, – проигнорировал вопрос Ильяс. – Ты сейчас гдэ?
– В Улан-Удэ, – любезно сообщил я.
– Всё шутыш, да? Тэбя хочет адын баба.
Я вздохнул. Глагол «видеть» Ильяс, вероятно, полагал в сказанной фразе лишним.
– Говори, пожалуйста, конкретней, – попросил я.
– Хароший баба, – внёс конкретику Ильяс. – Жопа хароший, балшой, патом сыски, патом…
– Ясно, – прервал я. – Передай бабе привет. И – извини, дорогой, мне некогда.
– Падажды, ЧЧ! – закричал в трубку Ильяс. – Он нэ прастой баба. Он ат Праныры.
Последняя информация меняла дело. В Москву я прилетел исключительно ради Тоньки Прониной по кличке Проныра. Мне нужна была напарница, надёжная, знающая и не трусливая – дело предстояло рисковое. Миниатюрная, гибкая и бесшабашная Тонька подходила идеально.
На её розыски я потратил двое суток, и всё для того, чтобы в результате узнать, что у Проныры не пронырнуло – спалилась на иконах, уворованных из монастыря под Вологдой.
– Так што, будэш баба? – настаивал Ильяс.
Я вновь вздохнул. Глагол «встречаться» собеседник полагал таким же малофункциональным, как и прочие. Встретиться с «адын баба», тем не менее, стоило: информация от Тоньки лишней наверняка не будет.
– Передай ей, пусть приходит к полудню ко входу в Третьяковку, – велел я Ильясу. – Скажи: я на неё посмотрю.
Встречи я предпочитал назначать в людных местах, активно посещаемых туристами. На фоне стекающегося к памятникам культуры люда моя не вполне, мягко говоря, обычная внешность казалась не столь одиозной.
«Адын баба» явилась загодя и оказалась рослой фигуристой блондой, похожей на молодую Мерил Стрип, только выше актрисы на полголовы, а то и на целую. «Балшой жопа и сыски» имели место, так что Ильяс вопреки обыкновению сказал правду. Кроме них имела место кинокамера «Сони» на перекинутом через плечо ремешке.
Нахлобучив на глаза идиотскую цветастую панаму, приобретённую в прошлом году на техасском блошином рынке, я небрежной развинченной походкой приблизился к «адын баба» и спросил на великолепном гарлемском арго:
– How’re you, baby? Going out?
В конце девяностых этой фразой заезжие жеребчики пользовались для снятия шлюх на Тверской.
– Sorry, mister, – на приличном английском ответила «адын баба» и улыбнулась мне лучезарно. – I am busy. – Затем улыбнулась ещё лучезарней и добавила по-русски: – А пошёл-ка ты на, козёл.
– А пошёл-ка ты на, козёл, – куртуазно улыбаясь невесть откуда выплывшему чучелу в панаме, пожелала я. – И добавила для пущего эффекта: – Гамадрил черножопый.
Секунду он стоял, уставившись на меня, словно бык, огрёбший по морде плетью. Потом неожиданно расхохотался и сказал на чистейшем русском с эдаким рязанским прононсом:
– Вы бы определились, драгоценная, козёл или всё-таки гамадрил. Впрочем, насчёт черножопого вынужден согласиться, поскольку этот факт совершенно бесспорный.
Я едва не упала, как тот попугай. Здоровенный негр посреди Москвы, выряженный как туземец из Занзибара, разве что без кости в носу – это ещё цветочки. Но негр, изъясняющийся на русском с характерным для средней полосы акцентом… Это уже немножечко много.