Здесь тоннель стал сужаться и вскоре переродился в катящийся вниз лаз. По нему нам пришлось передвигаться, пригнувшись, затем опустившись на четвереньки, потом и вовсе ползком. Не успели мы, однако, ободрать кожу на макушках, как лаз расширился, а затем и вовсе раздался в стороны.
ЧЧ замер, обвёл фонарным лучом пещеру округлой формы, захламленную камнями, мелким мусором, осколками керамики и обломками костей.
– Здесь явно бывали люди, – задумчиво проговорил он.
Час за часом, шаг за шагом и коридор за коридором мы продолжали спускаться в недра чинканас. И с каждой минутой я чувствовал, как сгущаются, концентрируются вокруг нас холод, напряжение и страх. Подземные тоннели разветвлялись, множились, фонарный луч вырывал из стен неровные зазубренные края камней, словно тоннели щерились зубами гигантских ящеров.
– Страшно? – обернулся я к журналистке.
Она чертила очередную меловую стрелку. Вопроса я мог бы не задавать – рука с зажатым в ней мелком изрядно дрожала.
– Долго ещё?
– Долго ещё, амиго? – переадресовал я вопрос хромающему в десятке метров впереди индейцу.
Луиш обернулся, фонарный луч мазнул по бесстрастному, словно закаменевшему плоскому лицу.
– Мы в сердце чинканас. Впереди – отвесный спуск. Девственница спускается первой.
Я подобрался. Если поганые призраки и вправду гнездились в подземельях, тут им было самое место.
За тоннельным поворотом, там, где каменный пол обрывался в чёрный зев отвесного провала, мы напоролись на человеческий костяк. Я подсветил фонариком – поодаль жался к стене ещё один. Оба были изломаны, искорёжены так, словно людей перед смертью пытались обстоятельно расчленить. Я посветил вниз, в провал. Дна у провала не было.
Лишь теперь до меня дошло, в какую поганую историю я ввязалась. Я попятилась от развороченных человеческих останков, на которых ещё не истлели обрывки одежды. Мне было страшно, смертельно страшно и гадко, будто меня заманили в ловушку и сейчас готовились растерзать.
– Не пойду, – шептала я, не слыша своего голоса. – С меня достаточно, не пойду!
Я наткнулась спиной на острый выступ и не почувствовала боли. А в следующий момент рядом мелькнуло нечто стремительное, я услышала, как истошно взвыл плосколицый карлик, и стала оседать на подломившихся ногах.
Дальнейшее отложилось в памяти лишь фрагментарно. ЧЧ схватил меня в охапку, толкнул вперёд. Пол под ногами провалился, и мы покатились вниз по наклонному жёлобу.
Пришла в себя я на полу подземного каземата. Долго пыталась сообразить, где я, а когда, наконец, сообразила, застонала вслух. Тело саднило от боли, ладони словно жгло огнём, и немилосердно раскалывалась голова. Усилием воли я заставила себя перевернуться на бок. Извиваясь, поползла к упёршемуся тусклым лучом в каменную осыпь фонарику. Двумя пальцами ухватила его и, подавив боль, поднялась на четвереньки.
Хромой карлик со стрелой в горле лежал навзничь метрах в двух. Обдирая колени, я метнулась к скорчившемуся, будто хотел свернуться в клубок, ЧЧ. И едва не заорала от радости, когда поняла, что он жив.
Мне хватило минуты, чтобы уразуметь: дела хуже некуда. Левая нога была если не сломана, то вывихнута. На фоне беснующейся в ней боли переломанные рёбра и разбитая голова казались мелкими неприятностями.
– Да заткнись ты! – оборвал я причитающую надо мной журналистку. – Где Луиш?
Причитания оборвались.
– Вон там, по левую руку, ещё тёплый. У него, знаешь ли, кость в горле застряла. Оперённая такая, с железным наконечником.
Я понимающе кивнул. Древняя ловушка инков сработала – пресловутые призраки спустили вмурованную в стену невидимую тетиву. Только малость промазали по предназначенной в жертву девственнице.
– Сама-то живая? – полюбопытствовал я. – Это хорошо. Тебе надо убираться отсюда.
– Куда убираться? – заблажила она. – Как? А ты?!
Я стиснул зубы, превозмог боль и как можно рассудительнее ответил:
– Найдёшь выход наверх. Вылезешь, обратно пойдёшь по стрелкам. Приведёшь помощь.
– Какую помощь? Мне отсюда не выбраться, идиот!
Она, разумеется, была права – чтобы выбраться, нужны были сноровка, холодная голова и неимоверное, немыслимое везение. С учётом всех обстоятельств шанс у журналистки был один на миллион. У меня их не было вовсе. Правда, с мыслью о том, что рано или поздно мои похождения закончатся ремизом, я свыкся давно и потому не особо боялся того, что мне предстоит.