— Ничего не гасил, они сами погасли. Короткое замыкание. Когда я оттуда уезжал, мне сперва пришлось исправить цепь.
Отговорка не бог весть какая. Но лучшей я наспех не придумал. Впрочем, Хайрам придираться не стал.
— Нынче утром мы с Томом тоже побывали в логове у Шкалика, — сказал он.
— Стало быть, вот кто за мной шпионил — Том!
— Он уж больно расстроился из-за этого телефона, — проворчал Хайрам. — И подозревал, что это твоих рук дело.
— И вы, значит, вломились к Шкалику в дом. Ясно, вломились. Я, когда уходил, дверь запер на замок.
— Ага, вломились, — подтвердил Хайрам. — И нашли еще такие телефоны. Полный ящик.
— Не пяль на меня глаза, — сказал я. — Я там никаких телефонов не видал. Я не сыщик, по чужим углам ничего не вынюхиваю.
Мне ясно представилось, как эти двое, точно гончие псы, с ходу ворвались в хижину Шкалика, убежденные, что напали на след какого-то преступного заговора: что именно тут кроется, в чем соль — кто его знает, но уж мы-то со Шкаликом наверняка кругом виноваты!
А ведь какой-то заговор и вправду существует, сказал я себе, и мы со Шкаликом вправду увязли… Надеюсь, хоть Шкалик понимает, в чем тут соль, потому как я-то ни черта не понимаю. От того немногого, что мне известно, все только становится еще непонятнее. И Джералд Шервуд, если он не соврал (а он едва ли врал), знает не больше моего.
Счастье еще, что Хайрам не проведал про тот аппарат, который стоит в кабинете у Шервуда! И про другие — их, наверно, немало в Милвиле у людей, что служат чтецами этим… неведомо кому… которые разговаривают по таким телефонам.
Впрочем, вряд ли Хайраму удастся пронюхать насчет остальных телефонов: уж, наверно, владельцы запрячут их понадежнее и будут держать язык за зубами, как только станет известно, что такие телефоны существуют. А слух этот наверняка через час — другой разнесется по всему Милвилу. Хайрам и Том Престон сами же и проболтаются, они у нас первые трепачи.
Любопытно, у кого еще есть такие телефоны?.. И вдруг я понял: у разных бедолаг, невезучих и нищих, у вдов, оставшихся без всяких сбережений и без пенсии, у стариков, которые уже не в силах заработать кусок хлеба, у бродяг, никчемушников и всяких горемык, кто потерпел крах или кому и вовсе ни разу не улыбнулось счастье.
Ведь как получилось с Шервудом и со мной? С Шервудом установили связь (если можно так это назвать), только когда он обанкротился; и мною они (кто бы они ни были) тоже заинтересовались лишь после того, как я окончательно сел на мель, и сам это понял. И, очевидно, теснее всего с ними связан отъявленнейший лодырь и пропойца во всем Милвиле.
— Ну, чего молчишь? — рявкнул полицейский.
— А чего ты хочешь — чтоб я выложил, что я обо всем этом знаю?
— Вот именно. Не то тебе же будет хуже.
— Слушай, Хайрам, ты не грозись. Даже и не пробуй. Если ты думаешь меня запугать…
Дверь распахнулась.
— Пошел! — заорал с порога Флойд Колдуэлл. — Барьер пошел!
Мы кинулись к выходу. По улице с криком бежал народ, посреди мостовой подскакивала на одном месте мамаша Джоунс и пронзительно взвизгивала, капор еле держался у нее на макушке.
Я глянул через улицу — Нэнси по — прежнему сидела в своей открытой машине, я со всех ног бросился к ней. Мотор был включен, и едва Нэнси заметила меня, машина тихонько двинулась вдоль тротуара. Я ухватился за верх задней дверцы и прыгнул в машину, потом перебрался на переднее сиденье. Тем временем машина уже поравнялась с аптекой, свернула за угол и теперь набирала скорость. Еще несколько машин направлялись к шоссе, но Нэнси в два счета обогнала их.
— Знаешь, что случилось? — спросила она.
Я покачал головой:
— Слышал только, что барьер сдвинулся.
Впереди был дорожный знак — перед выездом на шоссе полагалось остановиться, однако Нэнси даже не сбавила скорости. Да и зачем сбавлять, если на шоссе — никакого движения. Оно перекрыто с обоих концов.
Нэнси свернула на ровную широкую полосу асфальта; на той стороне шоссе, по которой шло встречное движение, сейчас все впереди сплошь было забито машинами, они застыли неподвижно впритык одна к другой. Перед нами на прежнем месте торчал грузовик Гейба: нос его задрался в воздух, прицеп всей тяжестью придавил ко дну канавы мою злосчастную тележку. Еще дальше сбились в кучу встречные машины: они, видно, подались на нашу сторону шоссе в надежде объехать препятствие — и, прежде чем барьер сдвинулся, там тоже кто-то на кого-то наехал.
А барьера здесь уже не было. То есть, конечно, его все равно никто бы не увидел, но он передвинулся примерно на четверть мили — в этом нетрудно было убедиться.
Там, впереди, неслась по шоссе обезумевшая толпа, гонимая какой — то непонятной силой. А вслед за бегущими двигался огромный вал словно вихрем сметенной травы, кустов и даже вывороченных с корнями деревьев
— по нему и видно было движение незримого барьера. Вял тянулся вправо и влево от шоссе сколько хватал глаз, и, казалось, жил своей особой жизнью: покачивался, вскидывался вверх, вновь медленно полз вперед, и груды деревьев неуклюже перекатывались на растопыренных во все стороны корнях и ветвях.
Наша машина подъехала к затору и остановилась. Нэнси выключила мотор. В тишине стали слышны непрестанные шорохи, шелесты — это подавал голос скошенный неведомой силой зеленый вал; порою раздавался треск: ломались сучья, несуразно ворочаясь, громыхали стволы.
Я вылез из машины, обошел ее и двинулся вперед, пробираясь в железном лабиринте. Наконец затор остался позади, передо мною тянулось свободное от машин шоссе, а по нему все еще убегали люди… впрочем, нет, теперь они уже не мчались очертя голову. Пробегут немного, приостановятся, сбившись в кучу, и оглядываются на вспухающий, медлительный зеленый вал; еще побегут и снова постоят, озираясь. Иные даже не бежали, а шли ровным, почти спокойным шагом.