— Ну, хватит, — сказала она и поднялась. – Так или иначе, но с этим пора заканчивать.
Высокие разлапистые сосны подступали близко к воде. Полоска белого песка между лесом и морем была совсем узкой, в несколько десятков шагов. Ольга, не раз бывавшая на северном взморье, привыкла к тому, что дюны могут тянуться бесконечно, а леса вообще может не быть.
— Падайте! – Ивар бросил на песок свой пиджак, повалился рядом и приглашающе похлопал по шелковой подкладке. Ольга осторожно присела.
Море было серо-стальное, совсем не летнее, над ним шли подсвеченные снизу облака – такие сине-белые громады, но не тяжелые, дождевые, а просто – облака. Ветер шелестел высохшими стеблями растущей у кромки леса травы.
— Вот вам море, — сказал Ивар. – Угощайтесь.
Он вытащил из нагрудного кармана рубашки несколько листов бумаги, механический карандаш, и отвернулся. Подпер щеку кулаком и, как показалось Ольге, мгновенно перестал существовать.
У него была такая манера – существовать вне времени и пространства. Он умел работать в любой обстановке, он ухитрялся попадать туда, куда ему нужно, вовремя, он вообще никогда не опаздывал, но – странное дело! – не прилагал к этому никаких усилий.
Ольга посидела на пиджаке, поерзала. Подкладка была скользкая и неприятно колола голые ноги под юбкой. Тогда она сказала, просто чтобы Ивара позлить, ну и потому, что молчать было глупо и обидно. Какого черта он не обращает на нее внимания?!
— Я поняла, почему все считают, что ваши книги – безнравственны.
— Да? – Ивар поднял глаза от листа бумаги. –- И почему же?
— Потому что вам совершенно наплевать на людей! Вы используете их, не испытывая при этом никаких эмоций. Вообще. Ни благодарности, ни ненависти, ни, уж тем более, любви.
Он отложил в сторону рукопись. Карандаш покатился, уткнулся острым грифелем Ольге в лодыжку, но она не обратила на это никакого внимания.
— И вас это, разумеется, оскорбляет.
— Да.
— Почему? Ведь вас лично это никак не касается.
— Я тоже человек, — сказала она. — Вы не находите?
— Нет.
Он лежал на песке, закинув руки за голову, и смотрел снизу вверх на Ольгу. В зелени глаз отражались верхушки сосен и еще одна Ольга – сердитая, с растрепанными волосами, нелепая девочка в смешной немодной блузке.
— Ольга, это великое общественное заблуждение – о том, что все люди братья и должны помогать друг другу. Жить по единым законам. Этот постулат про "не убий" – ладно, еще куда ни шло, но все остальное… вы не находите, что в ваших словах куда больше лицемерия, а следовательно, и оскорбления морали, чем в моих книгах?
— Да, конечно, еще скажите, что все врут!
— Разумеется, врут, — согласился он немедленно. — Но вам-то зачем?
— Вы думали, что я выше всех этих людишек. Думали ведь, сознайтесь.
— Ну, допустим, — признал он нехотя. Набрал в ладонь песка, растопырил пальцы и следил, как просыпаются сквозь них белые крупинки. — Я думал, что встретил человека, который способен жить собственным умом.
— А я не способна! Я такая же, как все остальные. И это мерзко – использовать людей… как строительный материал. Как кирпичи для ваших книг! Это отвратительно!
— А по-моему, это очень гуманно. Ведь не ем же я их, в самом деле. Хотя мог бы. Или вас обижает то, что именно на вас мне наплевать?
— В каком смысле? – удивилась Ольга.
— В том самом, — сказал он и наконец-то сел.
— Ты должен понять. Существует различие между моралью и нравственностью. Многие считают, что это одно и то же, а я знаю, что нет.
— Как это?
Они лежали на песке, соприкасаясь друг с другом плечами и взявшись за руки, но Ольге казалось, что ближе быть просто невозможно.
— Вот сейчас моя жизнь с точки зрения общества аморальна. Но ведь не безнравственна же? Потому что мораль создает общество, а нравственный закон – бог.
— И ты точно знаешь, что он существует? Не смеши меня, в самом деле.