— Виконт! — расплылся он в улыбке. — Представите меня своей спутнице?
Я нервно сглотнул и через силу улыбнулся:
— Главный инспектор, моя невеста Елизавета-Мария Никли, сиятельная. Елизавета-Мария, руководитель полиции метрополии, главный инспектор фон Нальц.
— Виконт! — рассмеялся Фридрих фон Нальц, и в его глазах мелькнули отблески бесцветного пламени. — Не стоит так официально! Сегодня здесь собрались друзья и единомышленники. Никаких званий!
— Как скажете… Фридрих, — слегка склонил я голову.
— Проходите же! Проходите! — разрешил тогда главный инспектор и вернулся к прерванной беседе, а я повел Елизавету-Марию в зал.
— Это встречи с ним ты так панически боялся? — шепнула она мне.
— Боялся? Я? С чего ты это взяла?
Тогда девушка привстала на цыпочки и тихонько выдохнула в ухо:
— От тебя пахло страхом, Лео. И пахнет до сих пор. Почему?
— Ничего удивительного, — непринужденно улыбнулся я. — Один излишне болтливый приятель поставил меня в чертовски неудобное положение, а я терпеть не могу находиться в центре всеобщего внимания.
— Как скажешь, — лукаво улыбнулась Елизавета-Мария, не став больше настаивать на своем.
Я только передернул плечами и направил девушку к фуршетным столам у дальней стены.
— Не собираешься танцевать? — удивилась Елизавета-Мария. — Послушай, какая музыка!
— Нет слуха. Медведь на ухо наступил, — отделался я поговоркой, которую нередко слышал от отца.
— Ты просто…
— И пообедать не успел.
— Это аргумент! — рассмеялась девушка.
В итоге, прежде чем у столов началось форменное столпотворение, я успел расправиться с десятком канапе, а потом просто фланировал по залу с бокалом содовой. Елизавета-Мария ограничилась стаканом вишневого сока.
— Точь-в-точь как кровь, — сообщила она мне.
— Только кислый.
— Я имела в виду цвет.
— Артериальная — ярче, венозная — темнее.
— Ты невыносим!
— Нервы, — вздохнул я и, поскольку Елизавета-Мария давно находилась в центре всеобщего внимания, начал представлять девушку сослуживцам. И все бы ничего, но тут появился инспектор Уайт.
— Леопольд! — как ни в чем не бывало улыбнулся он. — Позволь, я украду на пару танцев твое сокровище!
— Разумеется, инспектор! — разрешил я без малейших колебаний.
Танцевать сегодня я в любом случае не собирался.
В этот момент оркестр на импровизированной сцене заиграл новую мелодию, Роберт и Елизавета-Мария присоединились к танцующим парочкам, а я вновь направился к фуршетным столам, старательно обходя при этом изредка мелькавшие в толпе знакомые лица.
Пустое! Но спрятаться не получилось.
— А она красивая, — раздалось вдруг за спиной. — И, говорят, немного похожа на меня.
Я резко обернулся и оказался лицом к лицу с дочерью главного инспектора. Елизавета-Мария фон Нальц заметно превосходила ростом мою спутницу, поэтому наши глаза были едва ли не на одном уровне. Мои — бесцветно-светлые, и ее — светло-серые, с ослепительными оранжевыми искорками. В такие глаза хотелось смотреть до бесконечности.
— Мало кто может сравниться с вашей красотой, сиятельная, — ответил я неуклюжим комплиментом и, не совладав с искушением, стянул темные очки.
По слухам, талантом сиятельной фон Нальц было умение завораживать людей взглядом, но меня это сейчас нисколько не волновало.
— А вы льстец, виконт! — покачала головой дочь главного инспектора.
— Возможно, и льстец, — пожал я плечами, — но это не тот случай. И раз уж выпал случай, хочу принести самые искренние извинения за прискорбный инцидент с газетой. Поверьте, я и понятия не имел, что поэты столь несдержанны на язык.
Дочь главного инспектора только рассмеялась.
— Пустое! — заявила она, накрутив на палец рыжеватый локон. — Мне даже лестно было ощутить себя героиней светских сплетен. Да и папенька так забавно гневался…
Забавно? Вот уж не думаю.
Я кисло улыбнулся:
— Рад, что все разрешилось.
— Уверена, завтра все и думать забудут об этом недоразумении, — легкомысленно заметила девушка и полюбопытствовала: — Виконт, вы и вправду знакомы с Альбертом Брандтом? Его называют самым загадочным поэтом современности! Как вы познакомились?
— Дело было в… — Я запнулся, не сумел отвести взгляд от завораживающих девичьих глаз и неожиданно для себя самого ответил чистую правду: — В Афинах, если память мне не изменяет…