Вдоль стен всюду высились груды ледяного крошева, которое не размораживали полтора десятка лет, и царящий внизу холод легко проникал под пиджак, заставляя трястись в обжигающе-нервном ознобе. А вот Елизавета-Мария в своем легоньком домашнем платьице от мороза, казалось, нисколько не страдала.
— Как там? — спросил я суккуба неожиданно даже для самого себя.
— Холодно, — ответила девушка, но сразу обернулась и уточнила: — Там — это где? Что ты имеешь в виду, Лео?
— В аду. Там — это в аду, — выдавил я из себя нервный смешок вконец онемевшими губами.
Суккуб рассмеялась.
— Мальчик мой, — покачала она головой, вытирая выступившие в уголках глаз слезы. — Попробуй объяснить муравью, что такое Вселенная! Рассказать рыбе о космосе! Добейся от них понимания и тогда приходи ко мне и задавай вопросы о преисподней. Не обижайся, но человеческий мозг просто неспособен вместить в себя подобное знание. Всему свое время, прими это как данность.
Я оскорбился и не удержался от недоброй ухмылки:
— Наверное, неприятно оказаться запертым в теле муравья?
Елизавета-Мария подумала, потом кивнула.
— Это налагает определенные ограничения, — подтвердила она.
— Так, быть может, ты и сама теперь не в состоянии осмыслить, что же такое преисподняя? — продолжил я, нисколько не скрывая злорадства. — Воплощение в этом мире не лишило падших сверхъестественной сути, одним лишь своим присутствием они меняли законы реальности, а ты… Ты теперь всего лишь человек.
— Тебе не удастся разозлить меня, — улыбнулась суккуб, разгадав немудреную хитрость. — Лео, дорогой! Я не нарушу договор и не причиню тебе вреда. Никогда.
— Никогда — это очень долго, — хмыкнул я. — Почему бы тебе не убраться в преисподнюю прямо сейчас?
— Фи, — скривилась Елизавета-Мария, — возвращаться без достойных трофеев — это моветон, мой дорогой.
— Пока ты со мной, ты не охотишься на людей. Договор…
— И в мыслях не было, — уверила меня суккуб. — Зачем рисковать, позволяя тебе соскочить с крючка? Душа сиятельного с лихвой компенсирует любое ожидание.
Я скрипнул зубами от бессильной злости.
— К тому же, — придвинулась ко мне девушка почти вплотную, — не думаю, что ожидание будет столь уж долгим.
— Посмотрим! — оскалился я в ответ и поставил на пол банку, сквозь заиндевевшее стекло которой лучился ясный свет.
Удары размеренно бившегося сердца падшего перестали болью отдаваться в горевших огнем руках, но только я начал разгребать в стороны острые холодные осколки, и пальцы враз потеряли всякую чувствительность. Тем не менее пришлось основательно углубиться в слежавшуюся кучу мерзлого крошева, прежде чем поставить в нее банку и присыпать ее сверху обломками льда.
Елизавета-Мария откинула со лба рыжую челку и предупредила:
— Поскольку мы не можем нанять повара, мне придется готовить самой…
— Пресытилась человечиной? — огрызнулся я, наполнил ведерко битым льдом и направился к лестнице.
— Надо пользоваться моментом, — пожала плечами Елизавета-Мария и рассмеялась: — Расширяй кругозор, Лео, пока у тебя еще есть такая возможность! На ценности твоей души это скажется самым положительным образом…
Я остановился на верхней ступени, намереваясь съязвить, но ничего толкового в голову не пришло, поэтому просто махнул рукой и покинул подвал. Очки немедленно запотели; снял их и сунул в нагрудный карман.
Девушка выбралась следом, сжимая в руках бумажный пакет, и попросила:
— Не опаздывай на ужин.
— Надеюсь, ты не все деньги потратила на провизию? — спросил я, опуская дверь подвала на место.
— А даже если и так? Ты требовал не трогать бумажник мертвеца, разве нет?
— Я передумал.
— Посмотри на секретере, — подсказала тогда Елизавета-Мария.
В вазочке на верхней полке обнаружилась пара мятых двадцаток и новенькая десятка; я негнущимися пальцами запихнул их в портмоне, ушел в уборную и, заткнув деревянной пробкой слив, опорожнил в раковину ведерко льда. Затем снял пиджак, закатал рукава сорочки и оценивающе оглядел руки. На коже от запястий и до локтей проступили алые бубоны аггельской чумы. Сияли они ничуть не тусклее огонька керосиновой лампы, а жгли и того хуже.
Проклятие!
В свое время аггельская чума выкосила едва ли не половину первого поколения сиятельных, и вряд ли во всей империи кому-то довелось пережить ее приступ дважды!
Включив воду, я сунул обожженные кровью падшего пальцы под тугую струю и с облегчением перевел дух. Потом опустил руки в ледяное крошево и постоял так какое-то время, чувствуя, как жжение сменяется ломотой в костях.