Вот и сейчас, когда выведенный из себя непредвиденной задержкой вагоновожатый потянул ручку под потолком и округу огласил раскатистый гудок, трусившая рядом коняга испуганно шарахнулась от паровика и сцепилась телегой с соседним экипажем. Извозчик от души стеганул клячу хлыстом, ее хозяин подобного отношения не стерпел и ответил ударом кнута.
Завязалась свара, к затору направилась пара конных констеблей.
Я с тоской оглядел закупоривший транспортную артерию «тромб» и соскочил на мостовую, решив пройти остаток пути пешком. Обогнул паровик, прошел перед парой запряженных в экипаж лошадей и зашагал по тротуару, проталкиваясь через толпу зевак. На глаза попался проходной двор, я поднырнул под веревки, провисшие от тяжести мокрого белья, и вскоре вышел на боковую улочку, безлюдную и спокойную.
Безлюдную и спокойную? Как бы не так!
— Дядь, купи часы! — окликнул меня малец, бросив рыться в куче мусора.
Я молча прошел мимо.
— Дешево отдам! — поспешил следом попрошайка, размахивая ремешком с наручными часами.
— Не интересует, — коротко бросил я, не замедляя шага.
Мошенничество с часами, коим жулики стали промышлять сразу после изобретения карманных часов, получило свое второе рождение одновременно с появлением моды на часы наручные, и рассчитывать поймать кого-нибудь на столь древнюю уловку мог лишь недалекий голодранец.
— Серебряные! — и не подумал отстать чумазый мальчишка, придерживая великоватую кепку, на бегу съезжавшую то на глаза, то на затылок.
— Отстань! — приказал я, и сразу навстречу из подворотни выдвинулось две тени.
— Грубишь, дядя! — укорил меня ломающимся голосом юноша внушительных размеров, мясистый и широкоплечий.
— Нехорошо, — поддержал его парень не столь крепкий, но явно куда более сообразительный, ибо свои слова он подкрепил помахиванием увесистой палки. — А еще в очках…
Вытянув руку, я поймал за ворот мельтешившего под ногами мальчишку и пинком под зад отправил его к подельникам. Тот даже взвизгнуть от удивления не успел, только всплеснул руками и растянулся в грязи.
— Ах ты гад! — выругался здоровяк, но вмиг заткнулся, стоило возникнуть в моей руке служебному свистку. — Оп-па…
Резкий свист промчался по переулку, и малолетних жуликов будто ветром сдуло.
Не стал задерживаться на глухой улочке и я; полицейских местные обитатели не жаловали, и какой-нибудь доброхот запросто мог выплеснуть из окна таз мыльной воды или высыпать мусорное ведро. Да и не стоило лишний раз искушать судьбу — иные малолетние звереныши ткнут тебя в спину ножом с той же легкостью, с которой их папаши высасывают за обедом кружку пива.
Новый Вавилон — жестокий город.
Мне это было известно не понаслышке.
Не забывая оборачиваться и поглядывать по сторонам, я прошел пару кварталов и при первой же возможности вернулся на оживленный бульвар, а уже с него свернул в неприметный проход меж домами с выгоревшими на солнце стенами. Извилистая узенькая улочка постоянно петляла, то огибая отгороженные высокими заборами дворики, то ныряя в арки, и временами становилась сущей тропкой, но в итоге привела меня в район, заселенный выходцами из Греции и Южных Балкан.
У расположенных на первых этажах магазинчиков и таверн прямо на дороге стояли рассохшиеся табуреты, кое-где к ним были придвинуты бочки и раскладные столики. Изредка навстречу попадались домохозяйки, по обыкновению, увешанные кучей малолетних детишек, тут и там прятались в тени от полуденного зноя седовласые старики.
В остальном же район словно вымер. Пылились пустые столики под выгоревшими навесами, дожидались наступления вечера убранные к стенам стулья, темнели закрытыми ставнями окна. Большинство здешних заведений распахивали свои двери только с наступлением вечера и работали всю ночь напролет до последнего клиента. Большинство, но не все.
Кабаре «Прелестная вакханка» пряталось на узенькой набережной безымянного канала, и за столиками под тентом увеселительного заведения расположилось несколько богемного вида господ. Одни с нарочито скучающим видом дымили сигаретами и пили черный крепкий кофе; другие, несмотря на столь ранний час, отдали предпочтение абсенту.
Деятели искусств, что с них взять! Богема!
А вот сидевший на корточках у соседнего здания худощавый китаец никакого отношения к творческому цеху не имел, орудиями его труда были не кисти и краски, а кулаки и дубинка.
Я его знал, костолом работал на господина Чана, ростовщика.
При моем появлении китаец поднялся на ноги и, на ходу охлопывая матерчатую кепку, без особой спешки потопал навстречу. Не доходя пары шагов, нахлобучил на голову изрядно потрепанный головной убор и без малейшего акцента произнес: