Тень между девушками всё-таки пролегла. Кузницина не то чтобы дулась, но решила больше с Шалуньей переживаниями не делиться. В конце концов, у той всё складывается как нельзя лучше, зачем портить человеку счастливые дни, не так уж их много в жизни выпадает. Аня углубилась в работу, демонстративно воткнув наушники. Люся толкала речи, веселя сотрудниц, которых за глаза называла тётками, что не мешало ей слыть всеобщей любимицей. Развлечь публику Шалость умела. Поднялся хохот такой, что Кедров раз пять выглядывал из своего «аквариума». Стихали на полминуты, но Шалунья отпускала очередную шуточку, и половина цеха покатывалась со смеху.
– Ох, уволит тебя Митька, – еле переводя дыхание, говорила Люськина соседка, – как пить дать, уволит. Никакой управы на тебя нет.
– Да пусть увольняет, – бравировала Шалунья, – видала я эту каторгу. Знают только расценки снижать, да норму повышать. Я вообще, скоро замуж выйду. Вот.
Аня Люськины слова расслышала. Музыка не так громко играла. Слышала, но виду не подала. Надо же подруга такую новость не сообщила. Видно, так Анюта залипла в своих комплексах, что Шалость не стала лишний раз дразнить. Что она вообразила, завидовать подруга станет? Аня копалась в себе и не обнаруживала радость за Люськину счастливую судьбу. Умом понимала, что надо радоваться, а в сердце зияла пустота. Ничего лучше не придумала, как улизнуть пораньше. Минут за пятнадцать до звонка убрала рабочее место и пошла переодеваться. Мастера встретила в коридоре.
– Митя, у меня что-то голова гудит. Отпустишь?
Кедров кивнул, пробубнив не то до свидания, не то выздоравливай. Аня упорхнула в раздевалку. Шагая через порог, краем глаза заметила, как мастер провожает её внимательным взглядом. Даже перед зеркалом повертелась, изучая, что бы его могло заинтересовать. Всё вроде как надо, защитный костюмчик наглажен, накрахмален, не наизнанку и пятен нигде нет. Прошлась щёткой с длинной ручкой по ткани, стряхивая воткнувшиеся осколки, выпятила грудь, хоть и небольшую, но высокую, красивой формы, стянула ткань костюма на талии, цокнула языком. Да, права Шалость, вдовой рановато становиться.
С краю зеркала мелькнула тень, будто мужчина стоит у противоположной стены. Кто это вломился в женскую раздевалку? Обернулась. Никого. Прошла вдоль рядов шкафчиков. Пусто. Мерещится что ли? Пожала плечами, взялась за привычные джинсы и джемпер – на улице холодало. Осень ещё не заявила о себе, но и летом уже не пахнет.
Люська догнала у гаражей.
– Чего сбежала? – спросила, часто дыша, – смотрю, нет тебя. Митя сказал: отпросилась. Ну, я следом.
– Голова, – поморщилась Кузницина и провела ладонью по виску, – надоело всё.
– А мне-то как… – поддержала подруга, – Фома в командировку умотал, так что я пешочком, ты уж не бросай.
– Не знала.
– В выходные у него день рождения. Будем отмечать. Ты приглашена.
– Да как-то, знаешь, не до праздников мне. Только с парнем…
Она хотела сказать: рассталась, но вспомнила, что на похоронах не была, не сообщили. Стало ещё муторней на душе.
– Ну, уж нет! Не дам тебе сохнуть. Вадика твоего не вернёшь. Что, монашкой теперь запишешься? Вряд ли он одобрил бы.
Люськины аргументы не действовали, Аня мотала головой.
– Подруга! Посидим тихо-скромно, никакого разгула. А? Без тебя никак! Честное слово, мне боязно.
– С чего это?
Люська рассмеялась, ткнулась лбом в Анютино плечо:
– У Фомы много холостых друзей.
– Таких же, как он?
Шалунья помолчала, вглядываясь в лицо Кузнициной, потом холодно поинтересовалась:
– Что тебе не нравится?
– Всё нравится. Я приду.
– Синенькое надень, то, что на новый год купила. Очень тебе идёт. Только надо украшения грамотно подобрать.
Аня кивнула. У матери две большие шкатулки качественной бижутерии, придётся поклянчить. Валерия Павловна имела непреодолимую страсть к побрякушкам.
Мама с воодушевлением откликнулась на просьбу, выдала комплект: длинные серьги, подвеску и браслет. Тёмно-синие камни классно сочетались с Анютиным нарядом и чудесным образом изменили цвет глаз, казавшийся теперь ярко-голубым.
– Красавица! – приговаривала Валерия Павловна, укладывая дочери волосы, – зря не послушала, надо было в парикмахерскую сходить. Да и к визажисту. Денег я бы тебе дала.
– Так нормально.
Мать кивнула. Умеренный макияж смотрелся естественно и подчёркивал достоинства девушки, а высокая причёска, открывшая длинную тонкую шею и уши с великолепными серьгами, делала Аню едва ли не августейшей особой.
Перед выходом, бросая последний взгляд в зеркало, Аня вздохнула: для Вадима она никогда так не наряжалась. Он любил её такой, какой она и была – в повседневных шмотках, небрежно причёсанную, без накрашенных ресниц и наведённых румян. Что ж, это в прошлом.