— Огонь! Огонь!
Перед самой стеной басмачи не выдержали, дрогнули и побежали, бросая сабли, винтовки, карабины, берданки...
— Огонь!
Из-за укрытия, размахивая маузерами, выскочили наперерез отступающим несколько курбаши и с криками: «Во имя аллаха, на кафиров, за мной!» — повернули отступающих и снова повели в атаку.
И снова:
— Огонь! Огонь! Огонь!
Смяв курбаши, басмачи в панике разбежались по полю и скрылись за дувалами.
4
В три часа дня было получено третье письмо с угрозами. Басмачи несколько раз переходили в наступление, но после нашего огня отступали.
Солнце клонилось к закату. Жара медленно спадала. В крепость ворвался легкий ветерок, освежил растрескавшиеся губы, коричневые лица с грязными дорожками пота. Раненым показалось, что принесли воду.
— Пить... пи-ить... — просили они.
Но ни воды, ни пищи в крепости не было. Люди не ели уже сутки. Сутки не пили. А азиатские сутки с их изнуряющей жарой равны, наверное, трем дням в средней полосе.
Милиционеры лежали не шевелясь.
Лицо начальника милиции — потускневшая медь. Только маленькие черные глаза по-прежнему остры и решительны.
Пулат Насретдинов, облизывая растрескавшиеся губы, шутил:
— Напрасно лишили нас возможности подойти к источнику. Только злее становимся. Пусть не ждут пощады.
Русский белобрысый милиционер выжимал мокрую гимнастерку.
— Вот она, вода, — говорил он. — Вода уходит, соль остается.
— Ты, видно, очень соленый, — смеялся Пулат.
— Басмачи притихли, — заметил кто-то.
— Готовятся.
— Наверно, едят, сволочи!..
Со стороны кишлака доносился одурманивающий запах жареной баранины.
— Пиалу чая и поесть бы...
— Ну-ну, опять завели, — рассердился Мубарак-Кадам. — Говорите лучше о чем-нибудь другом. Рассказал бы, Пулат, как ты спасал Рахманходжу Шодыходжаева.
Пулат Насретдинов подобрал под себя ноги, как в чайхане. Ему трудно ворочать языком. Во рту все запеклось. Голос хриплый. Он понял Мубарака-Кадама. Надо занять чем-то милиционеров, отвлечь людей от мысли про еду и воду. Он взглянул на Рахманходжу, полулежащего рядом. Тот кивнул.
— Дело было так, — начал Пулат. — Банда Кучкара напала на кишлак Нурсук. Уходя, скрутили четырех бедняков. Одним из них был Рахманходжа. У него отобрали единственную лошадь. А Рахманходжа сопротивлялся. Скрутили его веревками. Погнали всех в горы. В одном из ущелий раздели бедняков догола и начали над ними измываться, мучить их, приневоливая вступить в банду. Все категорически отказались. Тогда курбаши Кучкар приказал привязать Рахманходжу к седлу и удавить его петлей. Бандиты уже затянули петлю... Так ведь, Рахманходжа?
— Да, Пулат-ака. Дальше я уже не помню, что было.
— В это время на высоте появился наш дозор. Тогда я служил в отряде Бегмата Ирматова. Как только увидели такое, я хлестнул коня и помчался прямо на басмачей. За мной остальные. Бандиты, не ожидавшие нападения, побежали, оставив пленников. Трое дехкан были замучены до смерти. А четвертый был еще в сознании. Вот он.
Пулат кивнул на лежащего рядом товарища.
— Ну, отлежался парень, попросился к нам, — продолжал Пулат. — Взяли мы его в отряд. А потом он отчудил. Понимаете, выследил банду Кучкара, подстерег курбаши, отнял у него английский карабин, отобрал свою лошадь, а самого Кучкара приволок в отряд. В одиночку, понимаете! Теперь из того карабина и лупит басмачей!
Пулеметная очередь, прогремевшая за стеной крепости, прервала разговор. Бандиты вновь бросились в атаку. И опять горстка милиционеров отбила лавину разъяренных басмачей.
5
К 9 часам вечера перестрелка затихла. Наутро наступление повели две шайки, одна — 400, а другая — 500 человек.
Непривычная тишина. Слышно, как за крепостью в степи трещат сверчки. Веет прохладный ветер, ощущение голода немного притупилось. Хочется только пить и спать. Но Махмудов понимает, что успокаиваться нельзя.
— Командиры отделений, к начальнику! — разносится в сумерках усталый голос дежурного.