— Вот, лимонад отравленный подают. Надо немедленно произвести анализ. Это террор!
Милиционер подошел к столику, молча посмотрел на краснолицего.
— Анализ? Зачем тут анализ? — не повышая голоса сказал он, взял со столика бокал с лимонадом и залпом выпил все до капли.
По залу прошел шум.
— Он же отравится!
— Провокация...
— Зовите врача!
Краснолицый сразу заспешил. Но сильная рука милиционера легла ему на плечо.
— Не надо торопиться. Мы пойдем вместе...
В отделе милиции задержанному приказали вымыть руки. Под слоем грязи скрывались белые, холеные пальцы с отполированными ногтями. «Потомственный русский рабочий» заговорил на изысканном эстонском языке.
Так был пойман с поличным очередной провокатор. И разоблачил его милиционер Якоб Кундер, через несколько дней принятый в комсомол.
Многие ребята из Ляянемаского укома комсомола выросли в Хаапсалу и давно знали шустрого, любознательного ученика пекаря из кафе Валдманна, частенько забегавшего теперь к ним на улицу Суур Лосси, 21. Он брал у них книги, читал их запоем, рассказывал о себе.
Знал Кундера и секретарь укома комсомола Пауль Соэсоо. Он был не на много старше Якоба, и в общем-то жизнь у обоих складывалась одинаково. Наверно, поэтому Паулю был симпатичен медноволосый сын кузнеца, так горячо споривший с укомовскими ребятами о мировом рабочем движении, о судьбах эстонского народа.
Якоб стоял у длинного стола посреди не очень-то уютного секретарского кабинета, держа в левой, чуть согнутой руке маленькую серую книжку, которую только что передал ему Пауль. Больше всего Якобу хотелось сейчас выглядеть таким же стройным, подтянутым, как политрук Аугуст Рооне, и отойти от стола таким же пружинящим, четким шагом, каким ходит Аугуст, чтобы все видели, все поняли, какой он замечательный парень, этот Якоб Кундер.
Но отошел он, неуклюже волоча ноги, словно к каждой из них была привязана пудовая гиря, и потому, наверное, густо покраснел, сгорбился и растерянно оглянулся: никак не мог сообразить, в какую дверь выходить. Пауль, видимо, поняв его состояние, засмеялся:
— Когда ты пил лимонад в кафе, ты был посмелее.
Засмеялись все, кто был в комнате. Засмеялся и Якоб. Тут все свои, и он свой, вон и про лимонад знают. А что, тогда он, пожалуй, неплохо выглядел! Якоб выпрямился и, твердо ставя ногу, шагнул к двери.
Потом, уже на улице, его обожгла мысль: как же это он хотел быть похожим на Рооне! Как могла прийти ему в голову такая нелепость!
Отношения с Рооне не наладились. Пожалуй, политрук был единственным человеком в милиции, которого добродушный Кундер недолюбливал. Аугуста Рооне прислали в Ляянемаский уездный отдел милиции из Таллина. На всех он произвел отличное впечатление. Стройный, красивый брюнет с бархатными, чуть раскосыми глазами, со сросшимися на переносице бровями вразлет, он нравился и своей красотой, и умением свободно держаться, и выправкой, которой многие завидовали. Завидовали, впрочем, не только выправке. Аугуст окончил английский колледж, потом учился в классе аспирантов военной школы в Тонди[5]. Он знает иностранные языки, не новичок в военном деле — чего еще можно желать.
Но больше всего подкупало то, что вот такой интеллигентный человек из зажиточной семьи железнодорожника сам пришел и попросился на работу в милицию. Никто его не уговаривал, никто не звал. Именно так и рассказывал работник отдела кадров, который привез его в Хаапсалу. Короче, человек безусловно заслуживал уважения. Через месяц Аугуст Рооне заявил, что хочет стать коммунистом. Его приняли кандидатом в члены партии. Политрука в отделе не было, и Рооне стал политруком.
Однажды он пришел на строевые занятия, и вот тут-то Якоб Кундер впервые близко столкнулся с ним. Строевая подготовка не давалась Якобу. Он ходил так же, как ходил дома на хуторе, как ходил в пекарне: степенно, неторопливо, чуть переваливаясь. Побаливала у него и левая нога. На нее как-то упал тяжелый куль с мукой. Когда Якоб увидел политрука, который шел по улице легкой походкой, одетый в светлый, отлично сшитый костюм, в белоснежную рубашку с ярким галстуком, ему захотелось вот так же подойти к командиру отделения, четко бросить руку к фуражке, лихо ее отдернуть и отойти, с шиком печатая шаг. Но он сразу же сбился с ноги, и пришлось на глазах политрука повторить подход. Рооне стоял молча, не вмешиваясь и, пожалуй, сочувственно глядел на потный лоб Кундера. Якоб откозырял, круто повернулся через левое плечо и покачнулся. Невольно он покосился на политрука. В его глазах он увидел столько презрения, что ему даже словно послышалось: «Эй ты, парень!»... Так обращались к нему подвыпившие посетители кафе, случайно заглянувшие в пекарню.