И опять, на этот раз внутри шара-глобуса, помчались отважные гонщики.
После, когда, отработав, вернулись в гардеробную, Сагайдачный спросил, вытирая пот с разгоряченного лба:
— Что с тобой, Аня? Показалось мне.
— Что могло тебе показаться?
— Будто ты не в обычной форме. Впрочем, работала чисто.
Она лишь приподняла плечи. И голос прозвучал спокойно, когда предупредила, пройдя за ширмы, чтобы переодеться:
— Вы с Гришей одни идите в гостиницу. Я задержусь немного.
— Что так? На ночь глядя?
— Мало ли. Бабьи дела. Лида Никольская хочет о чем-то посоветоваться.
Вместе с потоком зрителей Жанна и Никандров вышли на площадь. Огни на цирковом фасаде еще сверкали, и световая яркая надпись пробегала по карнизу: «Спираль отважных! Спираль отважных! Спираль».
— А ведь и верно, что отважные! — задумчиво проговорила Жанна. — До чего же красиво, сильно. Правда, дух захватывает? А теперь я должна признаться тебе, Андрюша. Знаешь, откуда у меня пропуск в цирк? Ни за что не догадаешься!
Но он догадался. И ответил улыбкой. И тогда Жанна объяснила:
— Ну да, мы встретились в тот день, на стадионе. Он сам меня разыскал. Представить не можешь, каким сначала был разговор. Напрямик все сказала, что думала. Сперва казалось, что не стерпит. А потом. Верно, ожидает сейчас. Но я еще не могу зайти. Мне пока трудно. Идем скорее, Андрюша!
Цирковые огни — многоцветные и переливчивые — провожали зрителей, но им оставалось недолго гореть: лишь до того момента, пока не утихнет обезлюдевшая площадь. Пока что зрители шли и шли, проезжающие трамваи уступали им дорогу, и Жанна, нечаянно обернувшись, вдруг зажмурилась, точно пытаясь что-то припомнить — давно позабытое и вместе с тем бесспорное.
— Что с тобой, Жанна?
Она открыла глаза, но не ответила.
— Что с тобой? Случилось что?
Словно зачарованная, она продолжала смотреть на все еще сверкающие цирковые огни.
Быть может, это когда-то уже бывало? Конечно же бывало! Не раз молодая чета воздушных гимнастов забирала дочурку в цирк. На время работы препоручали ее товарищам. Или же закрывали в гардеробной, и девочка, сидя перед зеркалом, развлекалась гримировальными карандашами. А после, на обратном пути из цирка, сидела у отца на плече, и оборачивалась, жмурясь от ярких огней, и любовалась ими, и тянулась к ним ручонками.
— Погоди, Андрюша. Погоди, мне надо вспомнить. Не говори ничего, не мешай. Ну да, конечно, я помню!
Последние минуты, а может быть, самую последнюю минуту горели огни на цирковом фасаде. Редела толпа, возобновилось трамвайное движение. Жанна не двигалась с места.
И тогда, неожиданно решившись, Никандров привлек ее к себе, обнял:
— Ты пока не отвечай мне ничего, но выслушай внимательно. Я уже не раз об этом думал. Понимаешь, мы могли бы с тобой подготовить парный воздушный номер.
Понимаешь: ты и я — вдвоем!
Она и слушала и не слушала. Лицо оставалось все еще взволнованно-напряженным. Потом переспросила, будто только теперь очнувшись:
— Воздушный номер? Вдвоем?
— Об этом и толкую. Ты ведь большие успехи за это время сделала. Разве тебе не хотелось бы так же, как Багреевы, которых мы сейчас смотрели. Ты только скажи, согласилась бы?
Неожиданно прозвучало предложение. Жанне сразу представился завод, цех, в котором, казалось, нашла ту незамутненно ясную жизнь, какой недоставало с детства. И цех, и лица товарищей, множества товарищей — вот и тех, что нынче в антракте допытывались с любопытством, куда подевала букет. А цирк? Что он обещает?
— Почему ты молчишь? — настойчиво спросил Никандров.
— Я думаю. Я должна обдумать, Андрюша!
И до того прикованы были они сейчас к нежданно возникшему разговору, что не заметили остановившуюся вблизи седенькую пухленькую женщину.
Ефросинья Никитична собиралась остаться с сестрой и после представления. Зуева наотрез отказалась:
— Иди, Фруза, иди. У меня тут разные еще дела!
Неодобрительно вздыхая, Ефросинья Никитична покинула цирк, а на площади вдруг приметила Жанну. И не одну. С ней рядом стоял молодой человек. Он что-то жарко втолковывал, обнимая Жанну, и она не противилась этому.
«Ишь, выходит, какие дела! — подумала Ефросинья Никитична. — Ай да Жанночка! Скромна, скромна, а вот поди же!»
Имея покладистый нрав, Ефросинья Никитична редко кого осуждала. А тут рассердилась: «Выходит, от рук отбилась племянница. Ни мне, ни матери ни слова. Пропадать бессовестно стала. Ну погоди! Сейчас я тебя устыжу!»
И шагнула решительно:
— Никак тебя вижу, Жанночка?
Но примолкла, сама смутилась, увидя, как по-прежнему прямо и открыто смотрят глаза племянницы, какой радостью озарено ее лицо.
— Здравствуйте, тетя. И вы здесь? Познакомьтесь, тетя. Мой муж!
Огни на фасаде цирка наконец погасли, но жизнь за кулисами на том не кончилась — лишь переместилась во двор, к буфету, стараниями дирекции торговавшему до полуночи.
Уральские ночи плотны, темны. Легкий киоск, окруженный грибками-столиками, приманчиво светился в этой темноте. Противоположная, конюшенная сторона двора освещалась куда скромнее и к тому же была загромождена разным скарбом: поломанными повозками, обветшалой бутафорией, отслужившими рекламными щитами. Человеку несведущему легче легкого было здесь потеряться. Но Зуевой такая опасность не угрожала: только успела она, выйдя во двор, сделать первые шаги, как чья-то рука пришла на помощь:
— За мной идите. Тут недалеко. Осторожнее. Теперь сюда.
Темновато было и за порогом бревенчатого флигелька: лишь лампочка-ночничок у кровати. Тщедушное тело, лежавшее под одеялом, едва угадывалось.
— Родственник мой, — шепотом объяснила Анна. — Старенький. Пускай себе спит, а мы побеседуем. Записка моя, наверное, вас удивила, Надежда Викторовна?
— Да нет. Чему же удивляться?
— Правильно. Нам и в самом деле лучше всего откровенно поговорить!
При последних словах Анна доверительно улыбнулась, и вообще она старалась ни в чем не выказать нервозность. А ведь это давалось ей трудно. С того момента, как отослала она Гришу с запиской, а после забежала к Николо Казарини: «Мне, дедушка, кроме вас, обратиться не к кому!» — все острее ощущала Анна набегающую тревогу. «Может быть, напрасен разговор? Как видно, далеко у них зашло. Нет, я должна попытаться. Пусть не для себя — для Гриши!»
— Вот и повстречались мы, Надежда Викторовна. Сразу хочу предупредить: Сергей Сергеевич все рассказал мне. У нас нет с ним секретов. Он рассказал мне, при каких обстоятельствах расстался с вами. А я… Я и сейчас не могу его одобрить. Оставить вас в такой момент. Несправедливо, жестоко. Да и после. Неужели не мог за все эти годы разыскать, проявить заботу о дочери? Тем более я не раз ему напоминала!
Как бы поддавшись непроизвольному чувству, Анна наклонилась к Зуевой, коснулась ее неподвижной руки:
— Как женщина я вполне понимаю вас. Точно так же поступила бы на вашем месте. Да, как ни горько признавать, Сергей Сергеевич заслужил того, чтобы вы пожелали забыть о нем, навсегда вычеркнуть из памяти!
— У вас, кажется, сын от Сергея? — справилась Зуева: и тон, и интонация были такими, словно она даже не слышала Анну.
— Сын. Скоро десять. Школьник. У меня сын, у вас дочь. Выходит, у нас с вами одинаково — дети, семьи.
— У вас-то семья, — согласилась Зуева. И опять спросила, точно следуя ходу каких-то скрытых, неведомых Анне мыслей: — Сами-то вы как? Сами-то счастливы с Сергеем?