Феникс, 10 лет
Спустя три дня после несчастного случая
Я оцепенел.
Настолько оцепенел, что последние три дня мир вокруг меня не ощущался реальным. Это было сплошное пятно бесцельной деятельности, и я не могу сказать, что полностью осознавал хоть что-то из этого.
Даже сейчас я вижу вспышки последних нескольких дней, но не полную картину — получение новостей, наблюдение за тем, как моя мама полностью разрывается на части, приход и уход людей из нашего дома с соболезнованиями, добрыми словами и пожеланиями.
И все это время я чувствовал себя невероятно одиноким.
В тот момент, когда Астор умер, внутри меня что-то оборвалось, я физически ощутил это, стоя в пустом домике на дереве. Наши жизни были связаны вместе, одна нить, которая была спрядена при рождении, вытянута и разделена на два уникальных пути по мере нашего взросления, и три дня назад я почувствовал, как судьбы раскрыли челюсти своих ножниц вокруг его нити, прежде чем безжалостно перерезать ее.
Это лишило меня дыхания и всякого рационального мышления, и я мгновенно понял, что произошло нечто ужасное.
Часть меня умерла в тот день и будет погребена вместе с ним на его похоронах в воскресенье, в тот самый день, когда ему исполнилось бы одиннадцать лет.
Вместо этого я сам стану на год старше, а он навсегда останется десятилетним ребенком. После его смерти на меня обрушились все горести и сожаления.
Особенно о том, что я излишне соперничал с ним во всем, потому что мне казалось, что я вечно нахожусь в его тени.
Я хотел победить, но не так. Никогда так.
Сейчас все это кажется таким глупым. Как будто я потратил драгоценную энергию, которую мог бы потратить, наслаждаясь временем, проведенным с ним, если бы не был так зациклен на этом одностороннем соперничестве.
Как бы я хотел отмотать время назад, как бы я хотел все переделать.
Как бы я хотела вернуть своего брата.
Роуг и Рис заходят в мою комнату, последний несет под мышкой футбольный мяч. Они не отходили от меня с тех пор, как это случилось, спали на полу в моей комнате и молча поддерживали меня.
Мама Роуга бросила их с отцом в прошлом году, так что он хотя бы отчасти понимает, через что мне приходится проходить, а Рис помогает лучшим из известных ему способов — удваивает свои шутки и пытается заставить меня смеяться.
— Твой отец просил передать тебе это, — говорит Роуг, протягивая мне пакет. — Это вещи, которые были при Асторе, когда это случилось.
Что-то щемит у меня в груди, когда мои пальцы обхватывают сумку, и я тяну ее к себе. Я открываю ее и высыпаю несколько вещей на кровать.
— Мы дадим тебе время взглянуть. Приходи к нам, когда будешь готов.
Я настолько погружаюсь в вещи, лежащие на моей кровати, что не замечаю Риса до того, как они уходят.
Вещи Астора. Вещи, которые были при нем в последний день.
На первый взгляд, ничего особенного. Ручка, жевательная резинка, ключи.
Но есть и его бумажник, открыв который, я обнаруживаю нашу фотографию. Она сделана на нашем школьном концерте, когда нам было по пять лет.
Он в костюме солнца, а я — цветка. Его рука обхватывает мои плечи, и он счастливо улыбается в камеру, а я смотрю в объектив с каменным лицом.
Горе впивается в мои внутренности, когда я опускаю фотографию и хватаю два браслета, которые он всегда носил на запястье: один из них подарил ему я, а другой сделала для него Сикс.
Слезы наворачиваются на глаза, когда я понимаю, что уже думаю о нем в прошедшем времени, так быстро удаляя его из настоящего, словно его никогда и не было со мной.
Я вытираю их тыльной стороной ладони, пока они не упали, и хватаю последний предмет — сложенный лист бумаги, который частично пострадал от воды.
Я расправляю его, и то, что осталось от моего изувеченного сердца, вздрагивает и умирает, когда я читаю, что на нем написано.
Это любовная записка от Сикс к Астору, испещренная сердечками и спрашивающая, хочет ли он быть ее парнем.
Хуже того, он поставил галочку напротив «да».
Мне кажется, что меня сейчас стошнит.
Вот что они скрывали от меня, когда я в тот день вошел в домик на дереве. Я увидел, что они ведут себя подозрительно, торопливо убирают вещи и засовывают листки бумаги в карманы, когда я вошел.
Меня это задело, ревность захлестнула меня, когда они выбежали, не спросив, хочу ли я присоединиться, но потом произошел несчастный случай, и я забыл об этом.
Они нравятся — нравились — друг другу. Все то время, пока я думал, что однажды, когда мы станем старше, она станет моей, она принадлежала ему.
А он принадлежал ей. Он встретил ее первым, он был ее другом первым, он, вероятно, был влюблен в нее первым.
Очевидно, он был ее первым парнем.
Через два дня после того, как я проходил мимо комнаты Астора и услышал, как моя мама плачет: «Почему это должен был быть ты?», держа в руках его любимую плюшевую игрушку и всхлипывая, я понял, что девушка, которую я хотел, на самом деле хотела его с самого начала.
Нетрудно понять, что в тот день умер не тот близнец.
Я сжимаю записку в кулаке, когда ненависть разгорается в моей крови и обвивается вокруг моего пустого, эхом отдающегося сердца, своими щупальцами удерживая его в заложниках за непроницаемой ледяной стеной, которую создало ее предательство.
Она позволила мне думать, что у меня есть шанс с ней. Она принадлежала ему, а теперь он мертв, так что она всегда будет принадлежать лишь ему.
Ненависть раздувается до тех пор, пока не вытесняет все остальные эмоции, гнев душит их в стенах моего тела. Когда речь заходит о ней, для других чувств уже не остается места.
Что бы это ни было, эта странная, глупая, бесполезная дружба, которая у нас была, с ней покончено.
Я больше никогда не хочу ее видеть.
ГЛАВА 7
Сикстайн, 10 лет
Неделя после несчастного случая
Неделя после несчастного случая
Если не считать приступов плача, когда я смотрю на фотографии Астора, то все остальное время похорон я провожу, уставившись на затылок Феникса.
Я не видела его и не слышала о нем с тех пор, как оставила его в доме на дереве. С момента несчастного случая.
Сначала я давала ему пространство, в котором нуждалась сама. Я переваривала факт смерти Астора и одновременно тонула под грузом вины и мыслей «а что если».
Что, если бы я не упала с велосипеда и не отстала от него?
Что, если бы я догнала его и сказала, чтобы он подождал, прежде чем пересекать дорогу?
Что, если бы он услышал, как я зову его по имени, и остановился?
Что, если бы я смогла его спасти?
Я также не знала, как встретиться с Фениксом, зная, что он наверняка будет в чем-то меня винить. Я боялась встретиться с ним, боялась посмотреть правде в глаза, потому что меньше всего мне хотелось, чтобы он меня ненавидел.
Поэтому первые несколько дней я держалась в стороне, а мои родители ходили к нему домой одни, чтобы выразить свои соболезнования. Но в конце концов мама напомнила мне, что он мой лучший друг и нуждается во мне.
И что он никогда меня не возненавидит.
Я пыталась позвонить, но он не брал трубку. Я пыталась зайти к нему, но его домработница говорила, что он занят или в отъезде. Я была уверена, что он игнорирует меня, но не хотела делать из мухи слона.