Она снимает туфли, затем берется за пояс джинсов и медленно стягивает их по бедрам и ногам, поглядывая на меня при этом. Я с трудом сглатываю, когда вижу ее попку, обтянутую симпатичными стрингами с сердечками.
Я хочу испортить ее.
Уничтожить ее.
Оставить ее.
Я хочу вырвать свои волосы, потому что чего же я хочу на самом деле?
Она наклоняется, приближая свой рот к моему уху. Я думаю, что она собирается заговорить, но тут раздается щелчок, а затем я чувствую, как металл смыкается вокруг моих запястий.
— Я же говорила, что отыграюсь на тебе, — самодовольно говорит она, отступая назад и показывая, что приковала оба моих запястья к ручкам кресла.
Я дергаю за наручники, но они не поддаются. Я поднимаю взгляд и встречаюсь с ее взглядом.
— Отпусти меня, — требую я.
— Нет. — Она хватает свою рубашку и стягивает ее через голову, стоя передо мной в одних лифчике и трусиках.
Я двигаюсь на своем месте, чувствуя беспокойство и животную потребность сорвать эти цепи со своих запястий и наброситься на нее.
— Сикс, — предупреждаю я.
— Нет, — снова щебечет она, на этот раз переместив руки на спину, чтобы поработать с застежкой лифчика.
— По крайней мере, запри дверь. — Я говорю, мой тон граничит с мольбой, а мой взгляд мечется туда-сюда между ней и дверью.
Рис улетел в Чикаго, чтобы вернуть Тайер, так что Роуг и Беллами — единственные, кто здесь есть, но если он войдет и увидит Сикс в таком виде, я плесну ему кислотой в глаза, к черту его девушку.
Я стону, когда лифчик спадает с ее рук, обнажая сиськи и пирсинг, единственная причина существования которого, как я уверен, заключается в том, чтобы дразнить меня.
Я нахожусь где-то между возбуждением от того, какая она чертовски горячая, разочарованием от отсутствия контроля над ситуацией и доведением до безумия от мысли, что кто-то еще увидит ее такой.
— Я не против того, чтобы она была открытой.
Я зарычал, скривив губы, чтобы обнажить зубы.
— Беги, пока еще можешь.
— Я не боюсь тебя.
Сикс — наполовину хорошая девочка, наполовину бунтарка. Наполовину невинная, наполовину искусительница и соблазнительница. Две стороны одной монеты, обе из которых я хочу, чтобы принадлежали мне и только мне.
— Что бы ты ни сделала со мной, знай, что я сделаю с тобой вдесятеро больше. Я доведу тебя до оргазма и превращу каждое мгновение удовольствия в боль. Я не остановлюсь, пока ты не начнешь кричать о пощаде, и даже тогда я не дам тебе ее.
— Покажи мне свое худшее.
Я рычу, и это превращается в стон, когда я вижу, как она снимает свои трусики и поднимает их, держа в руке.
— Отдай их мне. — Я хрюкаю, мой голос не более чем гортанный хрип.
— Куда мне их положить? В твою руку? В карман рубашки? — спрашивает она, бессовестно стоя передо мной обнаженной.
— Потри их о мое лицо, дай мне понюхать тебя.
Она краснеет, и в моей груди поднимается садистское удовлетворение от того, что я вернул себе крошечную часть контроля.
Она делает то, что я прошу, подходит ближе ко мне и подносит их к моему лицу. Я наклоняю голову и трусь носом о ее трусики, глубоко вдыхая, как человек, задыхающийся от нехватки воздуха.
— Черт, ты хорошо пахнешь.
— А чем я пахну?
Я бросаю на нее мрачный взгляд.
— Как человек, которому не терпится, чтобы его трахнули.
По ее коже пробегает дрожь, и она совершает ошибку, наклоняясь ближе, оказываясь в пределах досягаемости моего рта. Я бросаюсь вперед так быстро, что она не успевает среагировать, как я прикусываю одну из ее сисек, всасывая ее в рот.
Она вскрикивает от боли, а я продолжаю сжимать зубами ее твердый сосок, посасывая его, словно это моя работа. Ее ногти пробегают по моей шее и по моим зачесанным назад волосам, вызывая дрожь по моему телу.
Ее рука обхватывает мое горло и сжимает его, отталкивая меня от нее. Я отпускаю ее с недовольным звуком.
— Осторожно, — предупреждаю я, откидывая голову на спинку стула и глядя на нее сверху, пока она продолжает держать меня за горло. — Я заставлю тебя заплатить за это.
— Обещания, обещания.
Мои глаза вспыхивают чем-то опасным, и она сглатывает — это первая заметная трещина в ее уверенности. Она отпускает мое горло и переходит к пуговицам моей рубашки, снова садясь ко мне на колени.
— Нет. — Я рычу, мой голос твердый и с нотками отчаяния. — Рубашка остается на мне, Сикс. Новое правило, иначе мы прекратим это прямо сейчас.
За последние несколько недель она уже несколько раз пыталась заставить меня остаться без рубашки. Я должен был догадаться, что это будет первое, что она попробует сделать, как только свяжет меня.
Ее руки безвольно упали на колени.
— Что ты от меня скрываешь?
— Ничего, чтобы тебя не касалось. — Я огрызаюсь. — Это просто развлечение, помнишь?
Она грустно качает головой.
— Почему ты не даешь мне посмотреть? Как ты можешь утверждать, что я принадлежу тебе, если не даешь мне взамен ни частички себя?
— Не притворяйся, что тебе это вообще нужно. — Рычу я сквозь стиснутые зубы, и мой нрав берет верх.
Она не имеет права просить меня отдать ей часть себя, когда она не в состоянии сделать того же. Она может быть моей невестой и однажды станет моей женой, по крайней мере, насколько она знает, но она моя только благодаря договору.
На самом деле она принадлежит Астору, и я не заинтересован в том, чтобы быть братом, на которого ей пришлось согласиться.
— Что? — испуганно спрашивает она.
— Развяжи меня. — Я требую. — Сейчас же.
Она не развязывает. Лишь стоит и натягивает на себя одежду сердитыми, взлохмаченными движениями.
— Не принимай мою доброту за слабость, Феникс. Я позволяла тебе плохо обращаться со мной, потому что понимаю, что ситуация с Астором тяжела для тебя, но она тяжела — и была тяжела — и для меня. Если ты не хочешь открыться хотя бы в малейшей степени, тогда я не знаю, что мы делаем.
— Мы трахаемся, вот что мы делаем, — резко отрезаю я. Я снова дергаю за наручники, на этот раз более решительно. Металл лязгает, дерево стула скрипит, но ни один из них не поддается.
— Больше нет.
Я поднимаю голову и смотрю на нее, пока она надевает рубашку.
— Что это значит?
Она не отвечает мне, поднимает одну туфлю и надевает ее, затем берется за другую.
— Сикстайн, — рявкаю я. — Что, мать твою, это значит? — повторяю я.
Надев обе туфли, она встает и смотрит на меня.
— Мой отец хочет, чтобы я вернулась домой раньше. Я уезжаю сегодня вечером, вот что я пришла тебе сказать. — Она говорит совершенно серьезно. — Меня не будет до Нового года, и тогда будет объявлено о нашей помолвке, а время нашей договоренности закончится.
Внезапно в горле у меня так пересохло, что кажется, будто оно вот-вот разорвется, если я не сделаю глоток воды в ближайшие тридцать секунд. Я так увлеклась нами, что не заметила, как подошел срок.
— Сикс...
— Ты хочешь пригрозить, что все закончится, потому что я попросила тебя физически обнажиться передо мной, как я делала это для тебя снова и снова, делая себя уязвимой и отдавая себя тебе? Отлично. Тогда считай, что все официально закончено. Хороший, чистый разрыв перед праздниками без всяких чувств, как мы и договаривались, верно?