У меня в груди поднимается паника, которую я никогда не испытывала раньше и с которой не знаю, как справиться сейчас.
Она бросает пару крошечных ключей на землю у моих ног.
— Я больше не твоя любовница, и уж точно не твой друг, ты сам в этом убедился, так что найди кого-нибудь, кто относится к одной из этих категорий, чтобы освободить тебя. Мне надоело отдавать тебе часть себя, не получая ничего взамен.
Она собирается уходить, но останавливается и оборачивается, чтобы бросить на меня неуверенный взгляд. На мгновение она замирает, а затем грустно улыбается.
— Будь счастлив, Феникс.
Я рычу и дергаю правую руку с такой силой, что кресло разлетается на куски. Этого недостаточно, чтобы освободить меня, но это дает понять, насколько я в ярости.
— Вернись, Сикс! — кричу я.
Она не оборачивается, хотя я зову ее еще два раза.
ГЛАВА 33
Сикстайн
— Joyeux noël, ma chérie! — С Рождеством, моя дорогая.
Я прислоняюсь к маме, она обхватывает меня руками и целует в щеку.
— Joyeux noël, maman! — С Рождеством, мамочка! — говорю я ей, вызывая яркую улыбку.
— Тебе весело? — спрашивает она, ее акцент еще тяжелее, чем мой. — Мне жаль, что никто из твоих друзей не смог прийти сегодня.
— Ничего страшного, я увижу их на Новый год.
Мама сжимает меня в последний раз, а затем перебегает к группе людей, зовущих ее, и заключает их в такие же теплые объятия.
Каждый год мои родители устраивают масштабную праздничную вечеринку на Рождество. Этот год ничем не отличается от предыдущих, за исключением того, что впервые с момента нашего отъезда в Гонконг мы устраиваем его в Хэмпшире. На вечеринке присутствует около трехсот человек, близкие друзья и деловые знакомые моих родителей съезжаются на это мероприятие издалека.
Портье разносят подносы с закусками и шампанским между залами и на отапливаемые террасы под звуки прохладного рождественского джаза.
Обычно это один из моих самых любимых дней в году.
Я люблю праздники, торжества, видеть, как мои родители блистают в роли идеальных хозяев, и все это на фоне уютной музыки и заснеженных пейзажей.
Но в этом году мне трудно втянуться в праздник. Хотела бы я сказать, что это из-за чего-то другого, кроме Феникса, но, к сожалению, он был единственным, о чем я думала, вторгаясь в мои мысли и занимая их так, словно он платит аренду за то, чтобы жить в моей голове.
Я до сих пор в шоке от того, как быстро все закончилось, хотя не знаю, почему я удивлена.
Я не разговаривала с ним неделю, с тех пор как оставила его привязанным к стулу. Когда Беллами и Роуг нашли его через пару часов после моего ухода, она сказала мне, что Роуг смеялся так сильно, что у него на глазах выступили слезы.
Феникс все еще был привязан к стулу и злился, его челюсть была сложена, а кулаки сжаты. Он замахнулся на Роуга, когда тот снял наручники с его первой руки, затем схватил стул и несколько раз ударил его о землю, после чего с силой освободил вторую руку и вырвался.
С тех пор я не осмеливалась спрашивать о других новостях, а он не писал.
Я и не думала, что он напишет.
Наше последнее общение ясно дало понять, что между нами больше ничего не будет, и я знала, что поступила правильно, уйдя, прежде чем мне могли причинить еще большую боль.
Но это не значит, что сам уход не причинил боли.
Последнюю неделю я провела в раздумьях, изо всех сил стараясь не думать о нем и терпя неудачу. Мое настроение было угрюмым и резким, и хотя я изо всех сил старалась изобразить мужество перед родителями, они это заметили.
Выйдя из душа, я обнаружила на своей кровати большую коробку Dior с запиской от мамы:
Маленькая вещица, чтобы вернуть улыбку на твое лицо.
Одна только записка сделала свое дело, но, открыв коробку, я обнаружила изысканное черное шифоновое платье со светоотражающими блестками, похожими на звезды, сияющие на фоне ночного неба. Оно доходило до середины бедра и имело очерченные плечи, что придавало образу элегантности. Я надела его, накрасила губы темно-красной помадой, сделала мягкие локоны и обула туфли на шпильках.
Зеркало отражало, как прекрасно я выгляжу, но мне хотелось, чтобы у меня был кто-то, с кем я могла бы поделиться этим.
Кто-то, кто мог бы оценить платье на вечеринке, а потом сорвать его с меня в конце вечера.
Я знаю, что на этой вечеринке много тех, кого моя мама называла —подходящими молодыми людьми— до того, как я обручилась, и что мне следует попытаться двигаться дальше, но ближе всего к флирту сегодня я подошла с Уолтером, шестидесятилетним официантом, который приносил мне шампанское.
Он был ведущим официантом на нашей рождественской вечеринке три года назад, и он так понравился моей маме, что с тех пор она отказывается работать с кем-либо еще на любой вечеринке, так что я хорошо его знаю.
Он знает, что такая сильная выпивка не в моем вкусе.
Я вижу, как он пробирается по комнате со свежим подносом, и помечаю его. Он наклоняет подбородок, подтверждая мою просьбу, и направляется ко мне.
— Еще? — спрашивает он, протягивая мне фужер.
— Да, и продолжайте в том же духе. — Я передаю ему свой пустой фужер, который он ставит на поднос.
— Сколько вы уже выпили?
Я поднимаю руку, раздвигая все пять пальцев, и опрокидываю этот бокал обратно, наслаждаясь жжением в горле. Ставлю пустой стакан на поднос и беру другой.
— Ладно, после этого вы прекращаете. — Он говорит, хмурясь на меня.
— Ты убийца моего веселья. — Я делаю паузу, а потом смеюсь. — Хаха, буквально.
Он закатывает глаза.
— Единственное, кто будет убит, это я, если твой отец узнает, что персонал позволил тебе напиться до потери сознания, милая.
— Это может быть нашим маленьким секретом, — говорю я, подмигивая, но, кажется, в итоге просто моргаю ему.
Я спотыкаюсь, и он хватает меня за локоть, поддерживая.
— Иди наверх и освежись, я принесу тебе воды, как только закончу с этим раундом.
Его глаза следят за мной, пока я поднимаюсь по лестнице, и по пути на второй этаж я спотыкаюсь всего один раз, что я считаю своей личной победой.
Похоже, он прав, я позволила себе напиться немного больше, чем предполагала. Пол накренился, и край моего зрения слегка искривился, словно я смотрю на мир через рыбью линзу.
Я иду в свою комнату и сразу же выхожу на балкон, чтобы подышать столь необходимым свежим воздухом. Там чертовски холодно, но родители установили обогревательную лампу, которая помогает мне согреться.
Я сажусь в шезлонг и упираюсь головой в спинку, наслаждаясь сочетанием пронизывающего холода и искусственного тепла. Полчаса здесь, и я знаю, что хотя бы частично протрезвею.
Недостатком закрывания глаз является то, что я сразу же вызываю воспоминания о нас с Фениксом.
Я скучаю по его теплу, по его прикосновениям, даже по его психованному мозгу. Иногда мне кажется, что я единственная, кто его понимает, а иногда — что я его вообще не знаю.
Если бы Астор все еще была здесь, интересно, как бы изменились наши судьбы. Смог бы Феникс полюбить меня, если бы ему никогда не приходилось меня ненавидеть?