В обратный путь по аулу Бетала повезли на лошади, но уже не в подвал, а в какую-то пустую саклю, возле которой выставили караул. В тот же вечер его привели к Узун-Хаджи, и между ними состоялся долгий разговор, во время которого Бетал Калмыков чувствовал себя словно на острие ножа…
— И во времена Шамиля нас не победили бы неверные, сумей мы объединиться, — неторопливо говорил Узун-Хаджи, искоса поглядывая на стоявшего перед ним Бетала. — Сам подумай: когда поднималась Чечня, молчал Дагестан. И наоборот. И на кабардинцев нельзя было положиться. Шамилю они отказали в поддержке. Дали ему для почета одного-единственного скакуна и отпустили. А если бы сразу поднялись Дагестан, Кабарда и Чечня?!. Сам подумай — отчего нам, мусульманам, все не хватает могущества, чтоб расправиться с врагами нашими!..
Калмыков отлично понимал, куда клонит хаджи, но стоял почтительно и тихо, слегка склонив голову набок, в позе смиренного и заинтересованного слушателя.
Узун-Хаджи сидел на тахте, застланной огромным дагестанским ковром, поджав под себя по-турецки тонкие ноги. Худые руки его с холеными нервными пальцами покоились на коленях. На нем был свободный узорчатый халат в восточном вкусе, на голове — сарык[41], как и подобает служителю ислама, носящему высокий духовный сан.
Лицо правителя, продолговатое, аскетического склада, с узкой бородкой клинышком, было непроницаемо. Никаких чувств, казалось, не возникало и не отражалось на этом бесстрастном холодном лице, в темных неподвижных глазах.
Говоря, он растягивал слова, будто давая понять, что каждую его мысль надлежало ценить на вес золота.
— Пророк Мухаммед объединил всех мусульман, — продолжал хаджи. — Слава аллаху, давно пришло время и нам, его верным слугам, жить одной доброй семьей, помогая друг другу… Одно плохо — горских бедняков наших одурачили большевики и втянули в братоубийственную войну. А мы должны восстановить на Кавказе мир и согласие, чтобы самим решать свою судьбу, без гяуров. Шариат — вот что сплотит и объединит нас…
Бетал не сдержался:
— Я торговец, хаджи, и ничего не смыслю в том, что ты говоришь, — мудрено это для меня. Но как можно на русской улице жить законам шариата?
— Не нужны нам русские! Хвала аллаху, сам большевистский главарь Ленин сказал, что каждая нация может жить так, как она сама захочет!..
Узун-Хаджи потянулся и достал из-под шелковой подушки пожелтевшую надорванную газету.
Вот. Здесь стоит подпись Ленина.
— Может быть, и так, уважаемый хаджи, но как ты с помощью шариата заставишь ездить к нам русский поезд?
— Что-о-о? — вскипел хаджи. — Поезд? А на кой дьявол нужен мне этот поезд? Ничего путного он нам не везет, а только увозит! Увозит наше добро и людей, а взамен несет нам неверие и смуту!..
Узун-Хаджи обозлился и больше не растягивал слова, — они вылетали из его маленького сухого рта резко, как удары хлыста.
— Знаешь, что будет, если позволим надеть нам ярмо на шею?.. Сейчас в лесах наших Полно груш и яблок — ни один горец не нагнется за ними, сочтет непристойным. Но если оставим на нашей земле гяуров, то и захочешь, — не соберешь дичку, в Сибирь сошлют, в тюрьме сгноят. Да и подобрать нечего будет, иссякнет добро, все высосут из земли неверные! А ты говоришь — поезд!
— Я знаю торговое дело, — твердил свое Калмыков. — А твои речи, хаджи, непонятны мне. Я знаю, что нет у нас соли, нету железа. И то, и другое надо торговать у русских.
— Обойдемся без них! — отвечал хаджи. — Не нужен нам ни Деникин, ни советская власть!
— Пусть так, тебе лучше знать, хаджи, но даже если все горцы Кавказа соберутся вместе, им не сделать и одной пары галош.
Взгляд Бетала остановился на новеньких блестящих галошах хаджи.
Правитель заметил это и улыбнулся простодушию своего пленника.
— Гм… Ты, я вижу, действительно, кроме торговых дел и молитвы, ничего не знаешь?..
— Так мне написано на роду аллахом.
— Чей же ты будешь?
— Кардановых. Мустафа мое имя.
— А где изучал коран?
— У нас в ауле. В Кушемзукове[42]…
— Зачир ты поешь славно. И, если тебе не трудно, спой мне, старику, еще раз.
Бетал мысленно поздравил себя с победой. Раз хаджи просит спеть, значит, удалось усыпить его подозрительность.
И он негромко и протяжно запел, стараясь вспомнить, как это проделывал маленький Харис в те далекие детские годы…
Узун-Хаджи слушал, прикрыв веки и прислонившись головой к стене. Губы его что-то шептали, возможно, молитву, пальцы привычно и быстро перебирали янтарные четки.