Каким образом действовал этот удивительный беспроволочный телеграф, неизвестно, важно, что результаты не замедлили сказаться: к дому Лукмана одна за другой стали подъезжать тачанки и брички всех мастей и размеров, привозившие встревоженных и растерянных районных руководителей, работников медицины, просвещения и торговли. Теперь все испытывали настоятельную необходимость хоть чем-то быть полезными и обязательно принять участие в субботнике.
За несколько дней для семьи Хамдешевых были построены хороший дом и сарай. Новую усадьбу огородили плетнем, иевесили ворота.
Через неделю утром Бетал Калмыков вывел больного Лукмана из его старой мазанки и, поддерживая под руку, торжественно ввел в новый дом.
Лукман был тронут до слез.
Вскоре во двор стали ввозить на телегах столы и стулья, да так много стульев, что все подумали, будто предстоит той[48] по поводу новоселья.
Но у Калмыкова были иные намерения: в новой усадьбе Хамдешева он собирался провести внеочередное заседание бюро обкома партии.
Были приглашены не только обкомовские работники из Нальчика, но и руководители районов, председатели колхозов и сельских Советов.
Вокруг дома Лукмана собралось почти все селение. Каждый понимал, что сегодня здесь произойдет нечто необыкновенное. Пришли даже дряхлые старики и важно уселись на бревнах, оставшихся от вчерашней стройки.
Из-за туч показалось солнце и заблестело на стеклах нового дома. Стало теплее.
…Бетал Калмыков подошел к столу, накрытому красным сукном и поставленному прямо перед домом на чистые еловые стружки, и открыл заседание.
Сегодня обсуждался вопрос о внимании к человеку. Самый главный и единственный вопрос повестки дня.
Бетал обвел взглядом собравшихся. Чуть прищуренные глаза его светились удовлетворением от того, что было сделано здесь, во дворе Лукмана, но изредка в них сквозило и нечто иное, словно мелькала какая-то тень, омрачавшая радость доброго дела.
Заложив ладонь за полу ватной телогрейки, он медленно заговорил:
— Сегодняшнее бюро будет необычным не только потому, что проводим мы его на открытом воздухе… В нашем заседании принимают участие руководители районов, колхозов, сельские коммунисты и беспартийные. Мы не хотим скрывать от них положения дел, не собираемся прятать от них недостатки. Ленин сказал, что нельзя считать коммунистом человека, который не в состоянии осознать свои ошибки и исправить их. Я это к тому, что среди нас есть еще люди, которые не уважают других, пекутся лишь о своем, остальное их мало интересует. Они не видят простого труженика, смотрят мимо него.
По рядам прошло легкое движение. Все почувствовали себя неловко. Ясно было, что Калмыков заденет сегодня многих.
— Среди нас есть люди, — повторил он, — которым кажется, будто Советская власть завоевана только для их собственного благополучия. Они прибирают к рукам и свое и государственное, мало чем отличаясь от князей и уорков, которых совсем не так уж давно сбросила революция! Такие коммунисты нам не нужны! — он взмахнул рукой, будто отрубая что-то, видимое лишь ему одному. — Не для того мы опрокинули старый строй, чтобы кто-нибудь снова помыкал нами! Помните: революцию совершил народ! И совершена она — для народа! Только для него! А не для того, чтобы Балахо имел туфовый дом со стеклянной верандой, а Лукман ютился в пустой завалюхе! Больше того. Среди нас есть руководители, которые отрастили себе солидные животы и не в состоянии уже самостоятельно их носить, — обязательно надо автомобиль! Едут они, развалясь на сиденьях и не замечая ни стариков, ни больных ни старух, которые проходят мимо! И не понимают, что и положение, и машину — все дали им такие вот старики, которые делали революцию и сейчас продолжают трудиться во имя нее!
Калмыков говорил страстно и убежденно.
— Разве может руководить тот, кто не уважает людей, не обращает никакого внимания на их насущные нужды? — продолжал он, слегка понизив голос. — Нет, не может. Так говорит наша партия, так говорил Ленин. И большевики называются большевиками именно потому, что они стоят за большинство народа!.. Я сейчас вспомнил вот что… — голос Бетала вдруг изменился, стал мягче, проникновеннее. — Это еще в царские Времена случилось. Ленину однажды понадобилось на другую сторону Волги. Он спустился к переправе, и тут оказалось, что ею завладел один местный купец. Конкуренции, соперничества, значит, он не терпел и не давал развернуться тем, у кого были свои маленькие лодки. Владельцы этих лодок и пожаловались Ильичу на самоуправство купца. Оказывается, он приказывал своим людям топить или угонять все лодки, кроме его собственных.