Брынов качал головой и посмеивался:
— Слушайте, учитель, экий вы, право, горячий. Все равно не соглашусь. Давайте-ка лучше пить чай с брусничным вареньем.
Тогда Хромов всердцах сказал:
— С вами напьешься! Не согласитесь сами — добьюсь, чтобы вам дали партийное поручение.
— Ишь ты, в порядке партийного поручения! Вы уж и рады: объегорили, мол, Брынова, объегорили!.. Чудак! Да я уже с четверть часа, как лежу на обеих лопатках и наслаждаюсь вашим красноречием. Сервис, и тот обратил внимание. Согласен, дружище, согласен! И Бурдинскую затащим!.. Ну, а как насчет брусничного варенья и чая?
На этот раз Хромов не отказался.
8. В интернате
Воскресенье было солнечное и морозное. Воздух пронизан холодным золотом. Золотом отсвечивали и белые сопки. Выходишь на улицу — и слепнешь от солнца. Ледяной воздух стесняет дыхание, а итти легко, хорошо.
В интернате пусто. Трофим Зубарев, Антон Трещенко и Тиня Ойкин с утра ушли на лыжах в Чичатку: тренируются к районному кроссу. Из рудничных, прихватив ружья, к ним присоединились Захар Астафьев и Кеша Евсюков.
По ледяному раздолью Джалинды гоняют тугой мяч школьные хоккеисты.
Носится по льду огромный Борис Зырянов. «Возьмет он клюшку, убьет он чушку», срифмовал про него Толя Чернобородой, который, забыв свою медлительную важность, мчится за мячом. Но куда ему до костистого, выносливого Ванюши Гладких! Проворный северянин побаивается только Бориса: тот стремителен и всегда появляется откуда-то внезапно, со стороны.
В угловой интернатской комнате будничным делом заняты девочки.
Постелив на стол синее байковое одеяло, Поля Бирюлина гладит «выходное» шерстяное платье. Утюг испорчен, защелка все время соскакивает. Тогда утюг раскрывает крокодилью пасть, в которой пылают красноглазые угли.
— Какая ты, Поля, терпеливая! — не то с завистью, не то порицая, говорит Зоя, отрываясь от книги. — Я бы грохнула эту железину об стену, чем так мучиться с ней!
Зоя сидит на табурете возле печки, поджав ноги. У нее на коленях небольшая, в толстом переплете книга.
— Должна же я закончить! — отвечает Поля. — Не бросить же, когда осталось только рукава догладить.
— Если не догладишь — не беда, — отзывается, кашляя, Зоя.
Крышка утюга, звякнув, вновь срывается. Поля косится на Зою и долго возится с металлической защелкой.
— Почему? — спрашивает она. — Почему, Зоя, ты меня осуждаешь? Словно я преступление делаю.
Зоя встряхивает косичками.
— Почему? — переспрашивает она. — Потому что твой лыжный костюм висит в шкафу. Комсомольский кросс, а ребята без тебя на тренировку ушли. Удивляюсь!
— У меня сегодня урок музыки, — оправдывается Бирюлина, — я не могу пропускать… Ты упрекаешь, а сама осталась дома…
— Зоя больна, — вмешивается Линда; она сидит за столом и учит уроки. — А впрочем, — Девушка заливается смехом, — может, она из-за Антона не пошла? Хоть от его ворчанья отдохнет!
— Антон во многом прав… — начинает Поля.
— Может, и прав, — упрямится Зоя, — а меня тоже зло берет. Будто клуб отрыли, чтобы туда не ходить! А вот Поля — секретарь комсомольской организации, а к старым артисткам ходит…
Утюг снова щелкает.
— Хоть бы ты веревкой прикрутила или проволокой, — говорит Зоя.
— Кончаю, Зоинька, — отвечает Поля. — А что ты плохого находишь в артистке? Она очень культурная женщина.
— А я бы ни за что не пошла, — возражает Зоя. Она вызывающе смотрит на Бирюлину. — Чтобы меня, как куклу, вертели-повертывали: «садитесь», «встаньте», «улыбнитесь»!
— Не в этом дело! И не мне ее учить, она старше меня, — говорит Бирюлина.
Она отставляет утюг на край стола и рассматривает платье: складок нет, платье будто только что из магазина.
— От твоей артистки за версту старым режимом пахнет, — уже не сдерживая себя, говорит Зоя.
Поля Бирюлина поводит плечами:
— Ты вот Тургенева «Дворянское гнездо» читаешь. Из рук не выпускаешь!
— Сравнила! — вспыхнула Зоя. — «Дворянское гнездо» у Тургенева и «дворянское гнездо» на Новых Ключах!
— Почему же? — вмешалась в разговор Линда. — Почему дворянское? Потому что у нее в доме любят музыку, потому что у нее можно научиться вышивать?
Зоя фыркнула:
— Будто я против музыки. Ты скажи, почему она Сережу не хочет пускать в тайгу? Сережа вчера какой расстроенный был! Семен Степанович говорит: «Пусть идет, крепче станет», а Альбертина Михайловна: «Не пущу!» Сережа сам рассказывал… А Митенька Владимирский так совсем испортился. Волосы расчесывает проборчиком, как на манекене. Флакон духов каждый день на себя выливает. Франтик!