— Я не грублю, — смутился Сеня, — и не хотел тебя обидеть. А ты вот приглядись к хребтам: на северном и южном склонах совершенно разная растительность.
— Ты сам растительность! — все еще не могла успокоиться Линда.
Она отошла и вдруг вернулась:
— Что у тебя за белый лист на спине?
Сеня сидел спиной к широкоствольной сосне. Он встал, и на землю упал лист бумаги, висевший, видимо, на сучке.
Сеня поднял листок, мы окружили его, и он вслух прочитал:
— «В десяти километрах к северо-западу от Тунгира много голубицы».
— Ты зачем, Сеня, написал это?
— По рассеянности, наверное, — заметил Трофим. — Боялся — забудет.
— Да не писал я! — воскликнул Сеня. — Что вы! Да откуда же я знаю, что в десяти километрах отсюда ягода!
— Ну, значит, Троша написал. Больше некому.
— А мне зачем?
— Чтобы заставить нас прогуляться!
— Нет, ребята, и я не писал, — серьезно сказал Трофим. — А почерк, между прочим, знакомый.
Кузьма Савельевич обвел всех нас глазами:
— В зимовье кто-то вскипятил для нас чай. Кто-то предупредил Лю Я-ми о нашем приходе, и он встретил нас обедом. Кто-то заранее запасает нам к привалам сушник. Кто-то указывает нам ягодники. Кто же этот «кто-то»? Может быть, вы знаете? Скажите!
Но мы не знаем.
— Странно! — сказал Андрей Аркадьевич.
Он взял под руку Кузьму Савельевича и отвел его в сторону.
Ночевали на левом берегу Тунгира. С Митей Владимирским приключилось происшествие. То ли настил не выдержал, то ли бревно подгнило, но свалился наш Митя в воду, и понесло его течением. Отнесло метров за пятьдесят, там он уцепился за валежник, сидит в воде, только волосы торчат, а Сервис мечется по берегу и заливается.
Кеша подбросил Мите веревку, вдвоем с Трофимом вытянули беднягу. Стоит наш Митя на берегу, дрожит, зубами щелкает, а Трофим, конечно, сочувствие выражает: «Понимаете, подбегаю, смотрю — что-то блестит. Ну, думаю, нашли самородок в валежнике. А вместо золота — Митя!» У Владимирского сразу озноб прошел. Чуть не прибил своего спасителя. Ускакал в тальник сушиться.
Толя с Антоном выловили рыбину-калугу в полпуда весом и несколько тайменей. Варили уху. Лежали возле костра. Сеня Мишарин вдруг говорит со вздохом:
— Что такое СГП? Совет геологического похода. А мне хочется, чтобы эти три буквы девизом нашего похода звучали.
— Пожалуйста! СГП — Сурьма, Гранит, Полиметаллы. — Трофим соображает быстро.
— Нет! — Толин голос дрожит от вдохновения. — Нет, это Страсть, Гордость, Прямодушие!
— А по-моему: Смелость, Героизм, Победа. — Кеша говорит коротко и отрывисто.
— Строительство Грандиозной Пятилетки! — взревел Борис в полном восторге от своей выдумки.
— Советские Граждане-Патриоты, — подумав, предложил я.
— Давайте все это вместе взятое и сделаем нашим девизом, — очень серьезно сказал Кузьма Савельевич. — Держитесь, ребята, скоро начнется Олекминский хребет.
Из-за ягод все и открылось. Ах, какая же я глупая и неосторожная! Ягоды оказалось столько — ступить страшно. Крупная, совсем спелая голубица. Все так увлеклись сбором, что потеряли счет времени.
Мы обиделись на Антона. Поручили ему донести до лагеря полный туесок с ягодами, а он до привала ухитрился на три четверти опорожнить его.
— Я такого обжоры еще не встречала! — рассердилась Поля. — Это только Антон может такое сделать!
— А еще завхоз экспедиции! — заметил Троша. — Разве можно этому товарищу доверять материальные ценности!
Антон закатил глаза и причмокивал синими от ягод губами. Меня это взорвало:
— Лучше бы Ванюша ничего не показывал таким, как ты!
У Антоши глаза округлились, он поставил туесок на землю и даже сел на него. Я прикусила язык, но было уже поздно.
— Ванюша? Какой Ванюша?
— Наш, Ваня Гладких. Который записку написал.
Тут уж я не могла отбиться от вопросов. Пришлось рассказать все, что знаю. Малыш обиделся, что про урюмскую встречу с Ваней я тогда умолчала. Ох, если бы он знал, как я хотела тогда Ваню затащить в избу и чтобы все стало ясно!.. Взяла слово с ребят, что Кузьме Савельевичу и Андрею Аркадьевичу пока ни звука.
Начали восхождение на Олекминский хребет.
На одном из привалов Кузьма Савельевич рассказал, как раньше проводились поиски россыпей в тайге:
— Партии были небольшие, по пять-десять человек. Во главе партии от устроителя поисков ставился доверенный — штейгер. Он получал «попудные деньги» — пай от эксплоатации найденных россыпей. Поиски проводились большей частью зимой. Это не совсем удобно: выходы горных пород завалены снегом и день короток. Зато нет «верховой» воды, затрудняющей шурфовку. Нанимали проводников — эвенков с оленями. Эвенки мастерски налаживают вьюки, раскладывают их по оленям. И вот движется поисковая партия узкой тропой вдоль извилистой речки, меж поваленных бурей деревьев, меж валунов, сорвавшихся со скалистых стен долины. Подойдут к подножию гольца — здесь ночевка. Эвенк-проводник заводит партию в густой ельник, где много сушнику. Через четверть часа вьюки уже сложены рядами, нагребается снег, срублены сухие деревья, и из нескольких кряжей сложен костер. Полукругом настланы толстым слоем молодые, тонкие побеги лиственницы — это таежный «тюфяк». Трещит, вспыхивая порохом, ерник[4], навешаны на таганы котлы, чайники — как вот у нас, — только чай приготовляют не из воды, а из глыб запасенного чистого льда.