— Хорошее дело! — сказал учитель математики, прислонил указательный палец к уголку левого глаза и со вниманием разглядывал ребят.
Хромов уже знал манеру каждого выполнять классную работу. Захар на отдельном листочке пишет план, долго думает, потом пишет безотрывно, не подымая глаз от бумаги. Кеша порою откинется на спинку скамьи, скрестит руки на груди и смотрит в одну точку. У Трофима скучающий вид, он смотрит то на учителей, то на товарищей, то в окно, а листок его между тем густо заполняется строчками. Зоя, написав несколько слов, старательно прикладывает к бумаге промокашку. Антон закрыл свой труд грудью и все оглядывается, словно боится, что кто-нибудь подсмотрит. А Борис пишет, чуть не положив голову на парту, и почти вслух восхищается тем, как у него получается: «Вот это да!», «Ну и ну!», «Эх, и ловко же!»
Первым подал листки, исписанные крупным круглым почерком, Малыш, потом Захар, нанизавший свои строки, как бисер, на тетрадные линейки. За ними — Трофим, Кеша, Сеня. Наконец и Митя неохотно понес к столику свой листок. Он подал его Варваре Ивановне и все никак не мог отойти от столика.
— Садись. Сейчас проверю, — сказала Варвара Ивановна и взяла в руки красный карандаш.
Ни разу не сменив выражения бесстрастного внимания, она иногда метала красным карандашом в тексте, потом дала читать директору, Хромову, Геннадию Васильевичу.
— Прочтите, Варвара Ивановна, вслух, — сказал Платон Сергеевич.
Варвара Ивановна читала медленно, тщательно выделяя периоды, но нигде не повышая и не понижая голоса:
— «Раньше, до похода, я жил в тайге и не знал тайги. В каникулы отец отвозил меня в город, к родственникам, а зимой дальше Джалинды и Поклонной горы я не ходил. Теперь, после экспедиции, исходив сотни километров по звериным тропам, по падям и сопкам, я узнал, как красив и богат мой край. Вместе с товарищами я искал для Родины ископаемые и они были найдены…» Перед «и» следовало поставить запятую, — заметила Варвара Ивановна. — Почему, Ваня?
— Это самостоятельное предложение, — быстро ответил тот.
Варвара Ивановна продолжала читать:
— «В походе я научился ценить помощь товарища, чувство дружбы, научился уважать коллектив… «Голос одиночки тоньше писка», говорил Маяковский. Трудности и испытания похода заставили меня думать в первую очередь не о себе, а о судьбе общего дела, о своих товарищах и больше всего меня волнует сейчас здоровье нашего дорогого Кузьмы Савельевича…» Опять не поставил запятую перед «и», — заметила Варвара Ивановна; голос ее налился теплом. — Но ты молодец, ты очень правильно написал… честно написал… ты союз «и» понял душой, надо теперь понять грамматически.
— Отныне, Митя, ты не Шомпол и не Чижик, — тихо произнес Трофим Зубарев, когда Варвара Ивановна прочитала все сочинение. — Прозвища отменяются.
Среди всеобщего молчания раздался взволнованный голос Мити Владимирского:
— Разрешите отвечать устно?
Когда Митя направлялся к классной доске, Ваня Гладких сказал Кеше:
— Завтра моя очередь — увидишь, не подведу!
Шесть дней боролся Семен Степанович за жизнь геолога. По нескольку раз за ночь подымался хирург с постели, ковылял через больничный двор и, сидя у изголовья Брынова, смотрел на него острым взглядом своих необыкновенно светлых глаз.
Бурдинский знал, что операция сделана им точно, правильно. Но он опасался последствий травмы.
Выносливый организм геолога обнадеживал хирурга.
Очнулся Кузьма Савельевич утром седьмого дня. Первое, что он увидел, открыв тяжелые веки, — это ветви огромного кедра. Словно руки, простирались они в открытое окно и звали его в родные заросли, в таежную глухомань. Впервые геолог видел старого своего знакомого так вот — из окна больницы.
Брынов медленно повернул голову. Бурдинский сторожил взгляд больного.
— Будто живой я, Степаныч? — нетвердым голосом опросил геолог. — Ты что, сердишься на меня?
— Сер-жусь, сер-жусь, — растягивая слова, отвечал хирург.
— Ну? За что же? — слабо улыбнулся геолог.
— Вот тебе и ну! Безобразник!
— Что ты ругаешься, Степаныч! Как тебе не совестно!
— У тебя-то есть совесть? — выговаривал хирург. — Киноварный король! Альбертина Михайловна из-за тебя глаза выплакала. Сережа как вспомнит, что уснул возле пещеры, места себе найти не может…
Брынов смеющимися глазами смотрел на хирурга.
— Ты знаешь, Кузьма Савельевич, — сказал Семен Степанович, — я ведь совершил трудную операцию!
— Спасибо, Степаныч, спасибо. Скажи только одно: когда я встану?