— Подвел вас, а? Подвел? — с сожалением сказал геолог и даже немного взгрустнул.
Но вдруг голубые глаза Брынова осветились.
— Место, черти, оставили! А вдруг не выжил бы?
— Мы были уверены, что не подведете! — убежденно сказал Кеша.
Ребята наперебой рассказывали о стадионе, о ремонте школы, о журнале, о том, как Митя и Ваня сдавали экзамен, о переписке с Луцком, о школьных вечерах, о юном геологе Ртутике Киноваркине.
— Почему Ртутик? Почему Киноваркин? — смеялся Брынов.
— Захар так придумал, — улыбнулся Кеша, — в честь нашего открытия.
Разговор, как и следовало ожидать, зашел о том, что волновало и геолога, и учителей, и ребят.
— Ваши «копеечники» из треста, — говорил Хромов, — шлют людей за людьми, оборудование за оборудованием. Назара Ильича сейчас дома совсем не видать — всегда в пути… Ошиблись вы, Кузьма Савельевич, недооценили иркутское начальство…
— Попробуй они поломаться, — возразил геолог, — правительство не позволит! Впрочем, из управления я получил несколько хороших писем.
За окном рванулся ветер. Кедр тихонько постучал зелеными лапами в стекло.
— Когда я смотрю на это дерево, то всегда вспоминаю наш летний поход, — сказал геолог.
Зоя, повернув курносое лицо к окну, производила какие-то странные движения руками.
Хромов быстро обернулся и увидел скульптурную группу, украсившую брыновский кедр: рядом с пышной шевелюрой Бориса — круглая физиономия Чернобородова; огненные Ванюшины вихры в соседстве со стриженой головой Сени Мишарина. Обхватив руками толстый прямой ствол, оседлав ветви, они не обращали никакого внимания на Зоины знаки, зато во все глаза смотрели на геолога.
— По правде говоря, — просто сказала Овечкина, — ребята здорово скучают по вас. Они уверены, что следующим летом найдут с вами новые богатства!
В палату вошел Семен Степанович:
— Всё. Хватит. Выпишу — наговоритесь.
Хромов и Овечкина выпросили у строгого доктора еще несколько минут. Учителя и геолог остались с глазу на глаз.
Брынов взглянул в окно: кедр опустел. На лицо геолога легла тень тоски и боли. Овечкина положила руку на его плечо, прикрытое зеленым больничным одеялом:
— Не грустите, Кузьма Савельевич. Через неделю-две вы будете уже на ногах.
Брынов приподнялся на локте.
— Не то, друзья, не то, — поморщился он. — Вот нашел я киноварь. И вы и ребята вошли в мою жизнь, как самые близкие люди… Но…
Хромов и Овечкина переглянулись. «Скажите!» прочитал Хромов во взгляде учительницы.
— Так вот, Кузьма Савельевич, имею честь сообщить, что ваша жена в Иркутске и через три дня будет здесь вместе с сыном. — И он протянул геологу телеграмму.
Спустя десять дней светлым звездным вечером вновь возвращался Андрей Хромов из Заречья. Брынов почти поправился, и Семен Степанович обещал на-днях выписать геолога из больницы на вольную жизнь, на таежные тропы… Хромов улыбался, вспоминая, как Бурдинский в присутствии его и жены геолога расхвастался: «Я, Кузьма Савельевич, на тебе имя заработаю. Статейку вот написал в журнал «Хирургия». Итак, рудничный хирург Бурдинский выписывает геолога Брынова, тридцати шести лет от роду, женатого, партийного… заметьте: не пьющего, что бывает с геологами очень редко…»
Хромов с нетерпением ждал возвращения своего друга в школу: Брынову предстояло там много работы.
23. Зима
Суровой была и эта зима.
В котловину Новых Ключей с вечера заваливался плотный туман — затаивался, прижимался к прибрежному ольшанику и рудничным домишкам. Раннее зимнее утро встречало жителей поселка морозной белой «копотью», неохотно расходившейся к полудню.
И всю эту зиму — ледяными кривунами Джалинды, через хребет, снежными тропами — перебрасывали к Иенде на машинах и лошадях людей, продовольствие, оборудование. Нередко над рудником пролетали самолеты. Курс их был на Олекму. У Голубой пади шла в дебрях Яблонового хребта подготовка к летнему строительству большого нового рудника.
А школа жила своей жизнью.
Морозоупорный забайкальский народец — детвора и не думала сидеть дома. В школе ни на один день, даже в шестидесятиградусные морозы, не прекращались занятия. Таков неписаный закон забайкальской жизни, идущий вразрез со строгими инструкциями о прекращении занятий при тридцати градусах мороза. И так же, как всегда, носились по школьному двору неугомонные мальчуганы, только растирая время от времени исщипанные морозом щеки да носы. И в классах, во время уроков, — ни кашля, ни чиханья, ни посмаркиванья. Весело смотрят разрумянившиеся лица, задорно блестят глаза, и стойким здоровьем веет от хорошо сбитых ребячьих фигур.