Хромов поискал в шеренге Зубарева и не нашел.
Учитель говорил о Ленинграде, о победе Красной Армии, о Новых Ключах, о школе…
— Ух ты, припоздал малость!
Дед Боровиков ввалился в зал в своей шапке-ушанке, с бородой, похожей на зимний лес, — он напоминал новогоднего деда Мороза.
— Просил без меня не начинать! — укоризненно оказал дед Кухтенкову.
Тот виновато развел руками и показал на круглые в простенке часы — через пять минут начинался первый урок.
Но дед вдруг скривил лицо, славно выпил уксусу, и почесал указательным пальцем переносицу. Директор, хорошо знавший деда, понял, что тому надо посекретничать.
Он шепнул Хромову, чтобы тот заканчивал митинг, и пошел с Боровиковым в учительскую.
— Ей-богу, Платон Сергеевич, этот парень хочет с верблюжатниками уйти.
— Кто?
— Трофим… Зубарев… у которого мать в Иенде… Сам слышал, как с погонщиками договаривался.
Кухтенков в одной кепке выбежал в коридор. Одновременно прозвучал звонок. Через несколько минут директор вернулся. Он с укоризной сказал деду:
— В классе твой беглец, у Варвары Ивановны на уроке.
Дед вскипел:
— Я, Платон Сергеевич, не сорока. Двадцать лет меня знаешь. А у парня лицо смутное. Свербит у него на душе. Присмотри получше.
Дед вышел, а директор школы остановился на пороге своего кабинета и сказал вслух:
— Да, но почему он на уроке, если отпрашивался к врачу?.. Зайдите, Андрей Аркадьевич, поговорим, — обратился он к входившему в учительскую Хромову.
24. Трофим Зубарев не ходит в школу
Через несколько дней Трофим Зубарев небрежно сказал товарищам-интернатцам:
— Кухня продснабовская меня не устраивает. Перехожу на сухое питание.
И перестал ходить в столовую.
Поля Бирюлина, принимавшая к сердцу каждую мелочь, тут уж не на шутку вышла из себя:
— Ничего не могу понять! Избаловались мальчишки, и всё! Трофиму не нравятся котлеты и шницели, подавай ему поросенка и гусятину. А дружка его Антона вилами из столовой не вытащишь, после всех уходит. Ничего не пойму!
— Одно слово — граф, дворянин, — подхватывал Ваня Гладких, сияя веснушками. — В их усадьбе на Иенде свой повар был.
Но ребята великолепно знали, что мать Трофима Зубарева работала уборщицей в пендинской конторе и что единственный ее сын вырос среди будничных забот о хлебе.
На все расспросы и укоры Зубарев холодно отвечал:
— Меню не устраивает! Однообразие!
Так прошло с неделю-полторы.
Однажды Трофим Зубарев не пришел на уроки.
— Слушай, Кеша! — Зоя в перемену отвела Евсюкова в сторону. — Неладно с Трошей.
Зоя быстро перебирала короткими пальчиками косички, лицо ее раскраснелось. Она долго убеждала в чем-то Кешу, и только звонок прервал их разговор.
На другое утро Кеша пришел в интернат. Зубарев сидел на крыльце, погруженный в учебник истории.
— Ты что, Троша, нездоров?
— Видимо, так, раз вышел свежим воздухом подышать.
Кеша вгляделся в осунувшееся лицо товарища, и что-то защемило у него внутри.
— Троша, помнишь, во время похода мы часто говорили о дружбе…
— Помню, Кеша, спасибо, — ответил Зубарев. — Но ты меня перебил на самом интересном месте. Я как раз дошел до реформ Сперанского…
— А честь класса? — не отступал Кеша. — А совесть комсомольца?
Лицо Зубарева стало бледным, но он молчал, уткнув глаза в книгу.
Так Кеша ничего и не добился от Зубарева. Тогда, раздосадованный, он «взял в клещи» Антона Трещенко. Тот вертел своей кислой физиономией то в одну, то в другую сторону, брюзжал, отнекивался и, наконец, поняв, что от Кешиной мертвой хватки ему не уйти, рассказал: все дело в том, что Дарья Федоровна заболела, и вот уже второй месяц, как Зубарев не получает денег из дому. Он мог бы, конечно, питаться в кредит — это разрешали интернатцам, попавшим в затруднительное положение; можно было бы заявление написать в прииском, на Иенду — помогли бы. Но самолюбие у Графа — Кеша ведь это знает, — самолюбие дьявольское. Вон он и разыграл комедию, решил перетерпеть. Никакого «сухого питания», конечно, у него нет. Парень ослабел и за мать беспокоится. Кеша отругал Антона, повертел перед его носом железным своим кулаком и пошел в школу, рассчитывая застать там Платона Сергеевича.
Он не ошибся. Директор был в учительской. Он убеждал в чем-то Хромова. Кеша услышал последние слова: