И вдруг — февраль 1917 года, революция. Эта весть застала их в Стокгольме. Одним из самых счастливых дней был тот апрельский день, когда в Стокгольм всего на несколько часов приехал Ленин! Великого вождя революции ждали рабочие Питера, матросы Кронштадта, восставшие солдаты, народ…
Вскоре мои родители уехали в Россию. Большевики-ленинцы, они приняли горячее участие в строительстве новой жизни.
Начались дороги гражданской войны, по которым родители таскали меня и брата. В Киеве петлюровская банда вывела на расстрел «семью большевика» — мать, брата и меня. И вдруг нас выхватывают буквально из-под пуль питерские металлисты в потертых пахучих кожанках…
Мать привела их в наш полуподвал. Они посмотрели на штукатурку, сбитую залетными пулями, на наши опухшие пальцы и разделили с нами, наверное, последний каравай ржаного хлеба. А мать отдала им бомбы, которые хранились в пуховой перине и прошли все обыски.
В Одессе отца оставили при деникинцах в подполье. Его выдали. Я был болен дизентерией, когда пришли арестовать отца. Меня сбросили с кровати на пол, чтобы вспороть матрац. «Мадам, будьте спокойны, все будет по закону», сказал лощеный офицер. Рукоятью нагана он выбил все зубы отцу, едва вывели его на улицу.
А потом отец и мать затерялись на фронтах гражданской войны, и для нас с братом наступил трудный год — год голодной, на одном тухлом селедочном форшмаке, жизни в детдоме двадцатого года…
Хромов впервые с такой обнаженностью прикоснулся к дорогому для него прошлому; для него самого в этих воспоминаниях открывался новый, ранее невиданный им смысл. Он увидел не личную биографию, не личные судьбы, а биографию и судьбы двух поколений. И ему страстно хотелось, чтобы минувшее открыло его ученику глаза на день, в котором живет он, представитель нового, третьего поколения революции.
— Во имя чего это выстрадано, Троша, это и многое другое?.. В этой борьбе, в этих испытаниях родилось наше могущество, наше невиданное в истории человечества единство. И уж совсем не для того это все делалось, — усмехнулся учитель, — чтобы Трофим Зубарев не посещал занятий.
Юноша сидел, расправив плечи, положив руки на ребром поставленную книгу, смотря прямо в лицо учителю.
— Очень трудно, Андрей Аркадьевич. Вы знаете, как мне трудно учиться!
— Знаю, — ответил учитель.
— На той неделе я чуть не пристал к верблюжьему обозу… Солгал директору, что заболел… И вдруг вспомнил, как все беспокоились, когда Зоя ушла, подумал, что и меня искать будут… Стыдно стало… Решил, что это малодушие…
— И это знаю. А трудно тебе потому, что ты хочешь в одиночку все пережить. А нас советская власть приучила помогать друг другу. Ты знаешь, Зубарев, в чем сила советских людей?
Бесстрастное лицо юноши нисколько не обманывало учителя. Троша не пропускал ни одного слова.
— В том, что мы, люди разных поколений, разных профессий, из различных уголков страны, всегда вместе. И в малом и в большом. Этому научила нас партия.
— А где, Андрей Аркадьевич, ваши родители сейчас? — быстро спросил Зубарев.
— Отец строит новый завод, а мать на партийной работе.
— А вы вот нас учите… — вырвалось у Троши.
Учитель и ученик встретились глазами. И поняли, что каждый по-своему думает об одном.
— Ты прав, Троша: от поколения к поколению мы передаем и будем передавать, как эстафету, вечно молодую силу большевизма. Наша партия — особенная партия. Ей сейчас сорок лет, будет шестьдесят, и восемьдесят, и сто… И она останется молодой. Ты вглядись в портрет Сталина. Посмотри, Троша, какие юные глаза у нашего вождя. Это юность одухотворенной идеи, вечно живой и творящей мысли, юность вдохновенной революционной страсти… Для такой молодости, покоряющей возраст, не страшны никакие испытания. А они были и будут у старшего поколения, и у моего, и у нового — у вас.
Наступила пауза.
Хромов вновь осторожно подошел к больной для Зубарева теме:
— Вот о тебе заботился, как мог, Антон, тот самый, которого ребята задразнили за обжорство. Хотела помочь Зойка, верный и честный товарищ. Не успокоился Кеша, пока не узнал, что́ с тобой приключилось. Поля Бирюлина всех комсомольцев на ноги подняла. Ребята хотят собрать деньги для тебя. Это пример бескорыстной дружбы… Подожди, не горячись… — Он уловил на лице Зубарева смущение и растерянность. — Сейчас не двадцатый год. За нашей спиной — больше двух десятилетий строительства. Мы вступаем в середину третьей пятилетки. И то, что государство поможет сейчас не только тебе, но и твоей матери, — это не благотворительность, не милостыня, это помощь народного государства, родной власти… А то, что ты горд, стоек, терпелив, — это неплохо. Пригодится в жизни.