Шлю тебе все лучшее в себе.
Телеграфируй обязательно о здоровье. Женя.
29.04. Москва. (Год не помечен. — Т. К.)
Письмо изобилует точками. Как будто бы симптом четкости мысли. В мыслях твоих обо мне не хотелось бы ее (этой четкости). Как видишь, хоть в одном я всегда последовательна: хочу невозможного.
Мелочи. Они мне не удаются, по обыкновению. Плаща не могу «выстоять», шляпа получилась нелепая и уже своим цветом (голубой — осеннее небо) исключает плащ. Но уже это не волнует. Слишком устала. Еду 30-го. Перевод почти закончила. В комнате у меня чистенько, отдаленно, слишком отдаленно, напоминает май ударницы. Неважно. Мелочь. Завидую тебе только «в ванне».
Уже начинаю напряженно дышать без тебя. (... )
Напиши в Минск спешное о приезде в Москву.
Береги себя во всех отношениях (мужское любопытство не включаю).
Женя.
17.07. Москва. (Год не помечен. — Т. К.)
Приветствую, родной!
Чувствую себя замечательно, встаю почему-то очень рано, успеваю и с чаем, и с уборкой, и с купанием, и с лечением. Хочу повторить санаторный месяц. Есть, правда, не хочется — жара, но ем упорно, чтобы сохранить «тяжелый вес».
Как видишь, выполняю все твои инструкции. Отсюда, по чисто мужской логике, вывод — необходимо, Вам, выполнять с такой же добросовестностью мои. Обязательно нужно поправиться, ничего не делать, ни о чем не тревожиться. Ни о ком тоже. Маме я напишу завтра и постараюсь убедительно, пусть тебя ничего не смущает. Если она посидит пару лишних дней — для тебя это все-таки лучше. И ей спокойнее.
Шлю тебе каплю со лба свежего московского, нашего, дождика.
21.07. Москва. (Год не помечен. — Т. К.)
Доброго утра!
Поправился ли уже мой парнишка в мамином доме?
Сегодня ждала письма, но, возможно, оно будет после обеда.
По-прежнему толстая и ленивая. Вечером не работаю, а необходимо. Приезжаем с Линой в 6—7 часов и в лес... Спим с 11-ти, встаем в половине седьмого. Совсем по-санаторному.
Пришлось согласиться на заместительство с 15 августа. Имеется в виду, что я и останусь на этом месте, но поскольку я категорически отказалась, мне дано право сделать по усмотрению по истечении этого месяца.
Хочется, чтобы ты был абсолютно спокоен, чтобы радостно и полно дышал, немножко писал для себя, немножко помнил обо мне. Хорошо, родненький?
Смотрю в зеленые глаза и улыбаюсь отраженному солнцу нашей еще молодости.
Приветствуй маму и Рафаиловича.
Женя.
1935. (Без точной даты. — Т. К.)
С утра слежу за сменой чудеснейших эмалей, даже не знаю, как можно назвать все эти цвета, тона, полутона и оттенки. У меня нет для них имен, и потому воскрешаю в начальном звучании слово — прекрасно. Начинаю понимать, что всю жизнь можно рисовать только море и писать только о нем. Особенно хорошо повыше уйти в горы и там думать, не оскверняя воздуха даже папиросой. Книгу таскаю больше для проформы. Вот уже около декады ношу «Сыновья» Фейхтвангера, а прочитано страниц 30. (...) Иногда отдельные фразы несколько раз перечитываю вслух.
Дни настолько хороши, что по свойственному мне недоверию начинаю думать о предстоящей расплате за них. Это очевидно нервы. Их не залечишь, не успокоишь. Обостренное восприятие, пожалуй, скорее достоинство, чем недостаток.
А в Москву здорово хочется. У тебя уже, наверно, морозцы. Это слово — морозец — особенно приятно и неожиданно произносится и представляется у моря в белой рубашке с расстегнутым воротом. Очевидно, сразу придется перейти с купальни на каток. Хороша страна наша! Столько простора у нее, что с одной стороны тропики, а с другой вечные льды. И мы граждане этой страны!
Приветствую тебя!
Возьми из рук моих синей воды на лоб, на глаза.
Будь здорова.
(Подпись)
16.08.35—36. (Год помечен рукой Лужанина. — Т. К.)
Не тоскуй о прекрасном городе нашем. Изнанка его для меня: утренняя тряска — Плющево — Казанский вокзал — Андроньевка. Почему-то опаздывают поезда, люди звереют, и с утра я уже чувствую себя разбитой.
Море дает тебе спокойствие. Оно необходимо тебе даже в большей степени, чем мне. Не нужно приписывать мне, Аль мой, и таких мыслей о «проступке», которым ты называешь свой отъезд. Тебе нужно было уехать, и, как всегда, я была только эгоистична, когда хотела этой поездки. И если мой эгоизм, мой инстинкт сохранения остатков равновесия, дал тебе радость видеть море, спокойно думать твоими строчками — это дает мне маленькую радость наряду с приходом, постепенным, правда, спокойствия. Время мое не ушло. Ты прав. Я тоже увижу море в 1937 г. после пятилетней разлуки с ним. Об этой встрече я мечтаю, как может мечтать девушка о многих еще непонятных вещах. Я знаю, что дает море, и нельзя так надолго безнаказанно уходить от него.