Теперь — давай истомленную свою лапу, поцелую.
Мы скоро выезжаем.
Привет от Анатолия.
Наш альянс — неплохая вещь. Приедем с реальными результатами — работаем.
Пока я конструировал конверт, он предложил мне поставить на место герб.
— Какой?
— Сердце, пронзенное стрелой.
* 15.05.1932.
Год, кажется, не видел, не писал тебе. Два часа, а я только пришел из твоих мест, в (...).
Приехали в двенадцатом. А вчера от усталости сразу упал на кровать. 300 километров, хоть и на хорошей машине, тяжеловато проехать. Позавчера Досовичи, вчера Пропойск, сегодня Быхов.
И не спится, и снится глупое, и зайцы бегут на дорогу на огонь, прыгают — глупые — перед колесами. А машина берет свои семьдесят километров. Везет меня то ближе, то дальше от тебя. А когда успокаиваются мои попутчики, я ощущаю тебя со мною, там, где обосновалась ты перед выездом. Маленькая такая.
Начальство мое славное. Только Товарищ. Пошлый маленький человечек. Циничная скотинка. Меленькая. Глядя на него, не хочется быть писателем.
Когда летит в лицо солнце и воздух, разрывается вокруг зеленое полотно — отступает с обеих сторон лес вдоль шоссе, — появляется странное ощущение жизни, ощущение Скорости.
Странно и хорошо.
И жалко, что не ощущаешь этого ты.
Писать есть много о чем. Я не видел давно деревни. И теперь самый интересный и ответственный момент. Поле должно быть засеяно. Колхоз должен существовать. Кое-где слышны выстрелы. Горят костры у дорог. У большевиков новая война, новый фронт. Большевики должны выиграть. И вот теперь крепче я приобщаюсь, ощущаю себя неотрывной частицей этой крепкой армии. Я говорил тебе неоднажды, что счастлив тем, что живу в это время. Такой остроты никто не видел до сих пор и не увидят потомки, для которых идет эта война, для которых мы строим мир.
Рано засыпает город. Все спит. И ты спишь, боишься, тревожишься. А я сегодня видел море. Километров двести воды на лугах под Быховом. Широк Днепр. Красив Днепр. И вода даже (...) чуть. А при дороге белая, белая цветет черемуха. Стоит, думает. Смотрится в воду.
И думаю я. Мысли к тебе, о тебе. И где-то связываются мысли наши. И чем-то другим наполняется жизнь.
Завтра увидимся. А потом снова километры. Опять небо, опять солнце. Такое солнце будет с нами. Крепнуть. Возрастать.
Разбросано мое письмо. Пожалуй, потому, что мыслей много. Приеду, все отдам тебе.
Что тебе солнце, крепость
Обветренных рук.
(Подпись)
* 16.05.1932.
Маленькая, хрупкая моя Девчушка! Женик!
Послал тебе весточку вчера, а разве сегодня худший день, разве сегодня не хочется поговорить, прислонить, позвать маленькую свою близко-близко. (...)
Хочется что-то сказать, раскрыть себя. (...)
На Витебском бульварчике горят клены, внизу с величавым достоинством идет Двина, а я думаю, где буду завтра? И, не раздумывая, отвечаю: с тобою. Да. С тобою. Как вчера и сегодня. Как каждый день. (...)
Я хочу тебе спокойной ночи и яркого — солнце в глаза — утра.
(Подпись)
* 24.09.1932. Шумилино.
Оно не скоро закончилось сегодня, это непобедимое желание говорить с тобой...
...Я между землей и небом. На третьей полке вагона горит свечка, на нижней спят мои товарищи, а на второй сижу я... Мне только что постлали постель, хорошую, чистую.
Ночь смывает с мыслей и с самого досадный налет будничного. И я иду к тебе просто, как ребенок, чистый, как тогда, когда первый раз побежал по твоим следам, когда начиналась зима, когда я забрел в библиотеку.
Здесь надо слово. Слово, которое обозначает все идущее через века, с давних времен, это слово я не могу сказать. Я знаю, что (... ) у меня оно новое, большое, как все, что живет к тебе и что ночь помогает сказать это.
Оно родилось в твоем маленьком имени, когда-то жаждущего солнца цветка, еще там, где льется много солнца. (... )
Мы пойдем рука об руку по осенней солнечной земле, гордые собой, ясные... Той ясностью ясные, как тогда, когда твои руки обвили меня в эту же осень, а губы просто сказали мое имя.
Неожиданно это было в тот пьяный вечер, неожиданно, ведь мечталось о такой крайней близости каждый день, каждый час.
Я стремился узнать тебя. Если бы я знал тебя, я знал бы, почему это случилось.
Помню вечер до мельчайших подробностей.
Это дорогой, украденный от людей момент, совсем детский, как у учеников украденный момент. Украденный у людей, чтобы не украли у меня.
У меня нельзя ничего украсть.
И отчего у людей есть нужда этой кражи? Интереснее жить — скажешь ты? Интересно всем, кроме обворованных. Украли, значит, достойны они этого.