Пьер — это мужчина, который бросил ее и ее мать.
Он опускает голову, которая дрожит, как и все его тело.
— Я написал тебе письмо. Могу показать. В ту неделю, когда я его написал, у меня диагностировали болезнь Паркинсона. Мое состояние уже было плохим, и врачи сказали, что оно начнет еще сильней ухудшаться. И не ошиблись. Я еле функционирую. Я купил конверт, купил марки, но когда дошло до того, чтобы отправить письмо, я просто не смог этого сделать. Я не смог просто вывалить все это на тебя. Мою болезнь. Мои проблемы. Мое ухудшающееся здоровье. Как удобно было бы для меня — человека, у которого нет никого в этом мире — обратиться к дочери, когда я обнаружил, что больше не могу функционировать, как нормальный человек. Но я не хотел, чтобы ты испытывала вину, волновалась или расстраивалась. Я не хотел делать свою проблему твоей. Я не хотел, чтобы ты чувствовала себя обязанной навестить меня или, что еще хуже, заботиться обо мне. И не хотел, чтобы ты жалела меня. Уж лучше остаться у тебя в памяти здоровым подонком, нежели умирающим стариком, который даже номер телефона может набрать только с седьмой попытки. Я не связался с тобой ради тебя, Реджина. Честное слово.
Логика странная, но в словах Пьера есть свой смысл. И я страшно рад, что Реджи жива и не пришла на работу лишь потому, что заговорилась с отцом, а не была похищена, изнасилована, расчленена и сброшена в Средиземное море.
Реджи качает головой, а Пьер замечает вдруг боковым зрением мой силуэт и поворачивается ко мне.
— Реджи, — кое-как произношу я. На Пьера мне сейчас наплевать. Меня волнует только ее эмоциональное состояние. Она резко вскидывает голову и, встретившись со мной взглядом, грустно улыбается.
— Предсказательница забыла добавить к своему пророчеству это, — тихо произносит она.
Я качаю головой.
— Подать на нее в суд? — спрашиваю и понимаю, что подам, если это сделает Реджи счастливой.
Она хрипло смеется.
— Нет, не надо.
— Тебе грустно? Или ты рада? — спрашиваю я.
— Есть понемногу и того, и другого. — Она снова прикусывает губу.
Я переключаю внимание на Пьера.
— Так это…
— О. — Он встает и, перенеся большую часть веса на трость, лихорадочно трясет головой. — Как ты посмел, Гораций.
— Посмел что? — Я непонимающе моргаю.
— Ты притронулся к моей дочери. Я слышал, что ты творил всю ночь. Так что готовься к смерти.
Эпилог
Гораций
Два года спустя
— Здесь пахнет жареным сыром.
Режди принюхивается и, нахмурившись, крутит головой, когда мы выходим из поезда Лондон-Париж. На самом деле, никаким жареным сыром не пахнет, но я слишком хорошо знаю свою невесту, чтобы спорить с ней, когда дело доходит до ее воспоминаний о французской столице. Все впечатления от Парижа превратились для нее в размытое пятно, полное драмы.
— Может, будешь дышать через рот? — Я крепко беру ее за руку, и мы идем к такси.
— Ты просто помешан на орале, — весело замечает Реджи. — Ты уверен, что девяносто девять процентов проблем Западного мира можно решить при помощи моего рта.
— Потому что оно так и есть. — Я похлопываю себя по паху, когда мы садимся в такси. Потом называю водителю адрес заведения, где сейчас находится Пьер. Мы стараемся часто его навещать, за что он очень нам благодарен.
Когда такси вливается в поток машин, Реджи мертвой хваткой сжимает мою руку.
— А что, если он не захочет, чтобы его увидели мои родные? — спрашивает она.
Это Реджи решила сыграть свадьбу в Париже — чтобы на нее смог прийти и отец. Она думает, что остальные члены ее семьи присоединятся к нам завтра, а церемония пройдет в выходные. Идея подождать со свадьбой два года, пока она учится в Лондоне на медсестру, принадлежит тоже ей, поэтому помолвка у нас вышла долгой, и мы успели узнать друг о друге решительно все. Хорошо хоть, что все это время мы смогли жить вместе и привязывать друг друга к каждому предмету мебели в моей найтсбриджской квартире.
— Все будет нормально. — Я успокаивающе поглаживаю ее руку.
— Откуда ты знаешь?
— Потому что увидеть, как ты выходишь замуж, для него важнее, чем то, что подумают о нем люди, — отвечаю я без заминки. Да, я прожил по соседству с Пьером лишь год, но узнал его за это время в целом неплохо. Мы много времени провели вместе.
Я продолжаю развеивать ее тревоги, пока Реджи не перестает волноваться о том, каким получится предстоящий уикенд.
Когда такси высаживает нас у дома престарелых, я снова беру свою невесту за руку и крепко сжимаю.
— Пообещаешь мне кое-что?
— Хорошо, но я оставляю за собой право убить тебя, если ты передумал.
Я озадачено смотрю на нее. Зачем мне передумывать, если мы занимаемся сексом по шесть раз в неделю? Я ни в коей мере не имею в виду, что секс для нас самое главное, но сколько вообще может выдержать мужчина?
— Не убивай меня, — говорю я.
— Что? — смеется она. — Почему я…
— Сюрприз!
Люди выпрыгивают из-за диванов и другой мебели в фойе. Над нашими головами висит огромный плакат со словами:
ОНА ОТВЕТИЛА «ДА»! (ДВА ГОДА НАЗАД, НО КТО СЧИТАЕТ?)
Здесь мама Реджи, ее отчим, сестра и моя сестра Юджи. Пьер, австралийка Элоди, мои коллеги и друзья из колледжа, друзья Реджи из университета и еще много людей. Все пришли и широко улыбаются, радуясь нашей любви.
Нашей очень неожиданной любви.
Реджи смеется и плачет одновременно. Прикрыв рот рукой, она бежит к своей маме, и та ловит ее в объятия, а ее отчим гладит ее по спине. Вскоре к ним присоединяется Пьер и обнимает всех троих своими слабыми руками.
Потом к ним присоединяется Юджи.
Потом Элоди.
Потом сестра Реджи, Стелла.
Потом я.
Вскоре мы превращаемся в один комок счастья на большом фестивале объятий.
Когда мы, наконец, отпускаем друг друга, Реджи поворачивается ко мне, и я понимаю, что поступил правильно, когда попросил ее выйти за меня меньше, чем через двадцать четыре часа после знакомства.
— Спасибо, что исполнил все мои самые большие мечты, пусть иногда и не подозревая об этом.
Я знаю, что она не имеет в виду мои деньги или положение в обществе. Речь о встрече с ее отцом. Я улыбаюсь, мягко целую ее сладкий ротик и шепчу:
— Спасибо, что приняла меня, и за то, что была послана предсказательницей, чтобы подарить мне мое счастливое завершение.
— Ты сейчас думаешь об интимном массаже, — бормочет она, приподнимая бровь.
И я со смехом произношу то самое слово, которое через два дня повторю перед четырьмя сотнями гостей:
— Да.