— Мы знаем, Белла, не переживай, — мягко сказала Эсме.
Белла благодарно кивнула.
— Спасибо, Розали, — сказала она. – Извини меня за грубость.
Роз не ответила, а Белла не решалась на нее посмотреть. Она уставилась к себе под ноги, и, казалось, не знала, что делать дальше. Эдвард вновь бережно обнял ее и повел к дому.
Белла с Эдвардом ушли, а мы продолжали стоять, словно каменные изваяния, не зная, как правильно поступить и можем ли мы вообще что-то изменить. Реагировать на этот инцидент было бессмысленно. Меня даже немного удивила реакция Розали. Она, кажется, прониклась искренним сочувствием к Белле, чего я от нее не ожидал. Может быть, это потому что Белла на самом деле никогда не станет одной из нас, и Розали готова потерпеть некоторое время, зная, что это ненадолго? Я поглядел на нее и понял, что ошибаюсь. Роз была так же деморализована, как и все мы. И она, так же как и все, была готова на все, чтобы помочь. Иначе она бы не стала убирать Беллу с траектории мяча.
Полыхнула молния, через секунду грянул гром. Гроза была прямо над нами. Я видел, что Эдвард и Белла остановились, но не мог понять, почему. Но что-то определенно было не так. Я поспешил поравняться с ними.
Все тело Беллы свело судорогой, позвоночник выгнулся дугой. Она не упала только лишь потому, что Эдвард удержал ее. Челюсти были плотно сведены, лицо еще бледнее обычного.
Мы уложили ее на землю, Эдвард поддерживал голову, а я достал носовой платок, сложил его в несколько раз и ждал, пока пройдет первый спазм. Он был очень долгим, лицо Беллы посинело от недостатка кислорода. Но потом все ее мышцы на секунду расслабились, и этого мне хватило, чтобы приоткрыть ее челюсти и всунуть между зубов платок. Затем я попросил Розали и Эсме придержать руки и ноги Беллы во избежание травм, а сам помчался в дом за обезболивающим и противосудорожным.
Когда я вернулся, судороги стали более частыми, но мене интенсивными. Эдвард рукавом вытирал бледно-красную струйку, стекавшую по щеке Беллы.
Я сделал два укола, но не мог определить, насколько они оказались эффективными. Цвет лица Беллы был просто ужасным. Если бы я не слышал биения ее сердца, я бы подумал, что она мертва.
— Давай в дом, — велел я, когда судороги ослабли достаточно, чтобы можно было не опасаться травм. Я помчался впереди, открывая дверь.
За нами последовала только Эсме. Когда Эдвард уложил Беллу на диван, она принесла полотенце и обмотала промокшие волосы Беллы, а потом отправилась выбирать сухую одежду, чтобы ее переодеть.
Вскоре судороги совсем прекратились, лишь изредка подергивался какой-то мускул. Дыхание восстановилось, но было медленным и слабым. В сознание Белла так и не пришла, но я не посчитал это проблемой. Нет ничего удивительного в том, что она истощена. В последние дни она ела крайне мало — ее все время тошнило; плохо спала – ее все время будили кошмары и боли. И теперешний ее обморок вполне может перейти в сон, и я надеялся, что так и будет. Может быть, отдохнув, она почувствует себя лучше.
Эдвард отнес Беллу в свою комнату и уложил на диван, Эсме переодела ее в сухую одежду и высушила волосы. Мы с ней сидели внизу, бессмысленно переключая телевизионные каналы, чтобы хоть чем-то отвлечься. Эдвард остался сторожить сон Беллы.
В доме стояла грустная напряженная атмосфера. Дети так и не решились вернуться. Мы слышали, как они еще некоторое время бродили по лужайке возле дома, потом куда-то исчезли. Я старался не думать о том, что нас ждет впереди. Я не знал, смогу ли уберечь Эдварда от него самого, после того, как Беллы не станет.
Прошло несколько часов, начало смеркаться. Гроза закончилась, лишь редкие крупные капли все еще постукивали время от времени по карнизам. Наверху было тихо, можно было подумать, что там вообще никого нет. На меня напало странное оцепенение. В моем доме медленно умирает человек, а я ничего не могу сделать. Я объездил все крупнейшие больницы мира в поисках ответа или хотя бы толкового совета. Я перелопатил такое количество литературы, сколько не видел за всю свою прежнюю жизнь. Я строил догадки и опровергал их, но ничего хоть сколько-нибудь похожего на положительный результат не получил. Единственной правдоподобной с точки зрения науки была идея о симуляции, но я не думаю, что Белла стала бы таким заниматься. Она не глупа и не жестока.
— Эдвард? – проговорила Белла сипло и едва слышно.
— Что, милая? – столько нежности, столько заботы в его голосе… мне вдруг стало больно.
— Я больше не могу, Эдвард, — сказала Белла почти шепотом, но мы с Эсме не могли не услышать. Мы слышали каждый ее вздох, каждое движение.
— Что я могу для тебя сделать? – спросил Эдвард. Я знал, что он сейчас луну с неба достанет, лишь бы она почувствовала себя лучше.
Мне было страшно, очень страшно. Но я знал, что Эдварду в сто раз хуже. Но он не подавал вида. Он был со своей любимой, проживал каждую минуту ее жизни, радуясь ей.
— Пожалуйста, Эдвард, обрати меня. Сейчас.
Я почувствовал, как напряглось все мое тело. Эсме тоже это заметила и осторожно погладила меня по колену, заставляя успокоиться. Сейчас Белла узнает. И все станет в тысячу раз хуже. И мы все поймем, что до сих пор она еще неплохо держалась. Никто не любит умирать от неизвестной болезни, тем более что перед этим ему пообещали бессмертие…
«Эдвард, тебе нужна моя помощь?» — как можно громче подумал я, надеясь, что Эдвард не забыл о нас.
— Нет, Карлайл, — предельно спокойно сказал Эдвард.
Я покрепче обнял Эсме и уткнулся носом в ее шею, пытаясь скрыться от этой отвратительной реальности. Возможно, я все принимаю слишком близко к сердцу, но Белла уже практически стала еще одной моей приемной дочерью. Я уже свыкся с мыслью о том, что она станет одной из нас. Даже Розали приняла ее. Белла должна была сделать Эдварда счастливым. А вышло все иначе.
— О чем спросил Карлайл? – полюбопытствовала Белла.
Эдвард не ответил. Тишина стояла довольно долго, мой сын собирался с силами и духом. Наконец он заговорил.
— Я люблю тебя, Белла, — прошептал он. – Пожалуйста… мне сейчас очень нужно, чтобы ты выслушала меня и… правильно поняла. Мы… мы не можем этого сделать теперь.
Белла судорожно выдохнула, но ничего не ответила. Я внимательно прислушивался к тому, что происходило наверху, готовый при необходимости вмешаться, но что будет являться оправданной необходимостью? Эдвард сказал, что справится. Разве что у Беллы опять произойдет приступ…
— Понимаешь, — торопливо продолжил Эдвард, пока его любимая не успела ничего сказать. – Когда человек превращается в вампира, все его органы отмирают и перерождаются в новой форме. Все, кроме нервной системы. Она разрастается. И если при жизни есть какая-то… патология, то после превращения она усугубляется. Белла, мне очень, очень жаль. Превращение, оно… не поможет тебе. Тебе станет только хуже.
Сначала я не понял, что это за странный звук. Но когда Белла набрала больше воздуха и захихикала громче, я вновь спрятался на плече у Эсме, желая больше никогда не возвращаться в реальность и не чувствовать этой горечи, разрывающей все внутренности.
Эдвард молчал, а Белла, наверное, и сама не смогла бы объяснить, смеется она или плачет. Смешки чередовались со всхлипами, но это была даже слишком слабая, как на мой взгляд, реакция на новость. Я ожидал большего. Всего через несколько минут все затихло.
Я не мог поверить, что это все. Белла смирилась? Вот так просто поверила? Или она знала? Кто мог сказать ей, и почему она не призналась в этом раньше? Я терялся в догадках.
Послышался тяжелый вздох.