— Большая разница между детьми? — намекает Никита. И мне в этой фразе мерещится тонкий намёк. Он не может узнать! Он не знал. Он уехал, не зная…
«Успокойся», — даю себе кроткий приказ. Усмехаюсь:
— Пожалуй, даже слишком. Но второй у нас долго не получался.
Вспоминаю, в каком состоянии я пребывала. И какой уязвимой была моя дочь! Она родилась раньше срока. Наверное, стресс был виной? Бессонные ночи, послеродовая депрессия, ощущение безнадёги, конца…
— Значит, теперь ты Шумилова, — констатирует он.
«А когда-то всерьёз примеряла фамилию Богачёва», — мелькает в уме. Только та оказалась не в пору. Как говорится, не по Сеньке шапка!
Киваю:
— Да, муж преподаёт в институте. Скоро защитит докторскую. А пока кандидат экономических наук.
— Неплохо, — одобряет Никита.
— Не жалуюсь, — с улыбкой парирую я.
— Я очень рад, что у тебя всё сложилось хорошо, — сквозь бороду трудно понять, улыбается он, или нет. Но глаза излучают тепло и такую усталость, что мне так охота спросить: «Ну а ты? У тебя самого как сложилось?».
— Спасибо, — роняю.
— Вит, — произносит он моё имя так, будто не было этого времени порознь. Будто он говорил его тысячу раз, без меня, обращаясь ко мне, и не слыша ответа…
Я поднимаю глаза. Молча жду, что он скажет.
— Я хочу, чтоб ты знала. Я никогда не переставал о тебе думать.
Сглотнув, ощущаю потребность ответить «Я тоже». Вот только зачем?
— Так вот, почему у меня уши горели?
Он улыбается. Тонкая сеточка мелких морщинок вокруг его глаз напоминает о возрасте. Но ему этот возраст идёт. Как идёт седина! Он тогда уже начал седеть. Я вспоминаю, как находила в его шевелюре коварные белые ниточки. И улыбалась, пытаясь представить его абсолютно седым. Сейчас тёмный цвет в меньшинстве. Превалирует белый. Я тоже седею, и крашусь, стараясь вернуть голове первозданный утраченный вид.
Смартфон начинает звонить. Вижу Майкино фото.
— Извини, — говорю я Никите. Беру.
Майка на том конце провода чем-то шуршит:
— Мамуль! Слушай, я принесу тебе вещи свои? Постираешь?
— Ну, конечно, неси, — соглашаюсь, — Во сколько ты будешь?
— Не знаю, часикам к шести, наверное, приду, — отвечает она.
— Хорошо.
— Мамуль, а возьми из кафешки вкусняшку! — тянет дочка, как в детстве.
— Какую?
— Ну, какую-нибудь! У тёть Милы всё вкусно.
— Конечно, возьму, — улыбаюсь.
Сегодня она обещала зайти и поужинать с нами. Рассказать об успехах. Надеюсь, о том, с кем встречается…
Прощаемся с Майкой до вечера. Кладу телефон вниз экраном на стол.
— Дочь? — вопрошает Никита.
— Угадал, — говорю, — Шумилова Майя Константиновна.
— Красиво звучит, — отвечает без тени сомнения.
«Пожалуй, что лучше, чем Майя Никитична», — думаю я. Никита. Я всегда обожала его имя. Оно ему шло! Вот только отчество из него получается так себе.
Глава 8
Пристыженная подругой, я честно пыталась вернуть ему эта серёжки. Но это оказалось не так уж и просто! Богачёв появлялся в салоне нечасто. Спрашивать девочек было чревато. Могли слухи пойти! А моя мама всё же работала там. Не хотелось бы портить её репутацию.
Так что я просто ждала. Приходила туда, сразу после занятий. И сидела. Порой, отвлекая девчонок примерками и болтовнёй. Но чаще всего, просто на лавочке, возле подъезда соседнего дома. И вот! Мне, наконец, повезло.
Богачёв подкатил на своей иномарке. Точнее, не он сам. Его привозил водитель. По совместительству тот же мужчина, который его охранял. Я проследила, как тот распахнул ему дверь и остался стоять, ожидая снаружи.
Подскочила, достала коробочку. Ещё раз посмотрела на них.
«Вот же, суки, красивые», — подумала с горестью. Погладила камушки пальцем. Защёлкнула «ящик Пандоры» и сделала вид, что гуляю неспешным шагом вдоль тротуара.
Когда Богачёв появился в дверях. Весь такой на понтах! В длиннополом пальто и ботинках, блестевших сильнее, чем надпись «Салон ЗлатаРус». Я ускорила шаг и окликнула:
— Стойте!
Он не расслышал. А, может быть, сделал вид? Машина была припаркована чуть в стороне от центрального входа. Под раскидистой ивой, в то время года уже растерявшей листву.
— Никита Григорьевич! — крикнула я, подбежав.
Он обернулся:
— Георгиевич, — взглянул на меня сверху вниз.
— Простите, — смутилась. Протянула коробочку, — Вот! Заберите, пожалуйста.
Он был, как будто расстроен. Возможно, не мой легкомысленный жест стал причиной тому. Но Никита Георгиевич хмыкнул досадливо: