Тянусь. Прижимаю ладони к запястью Никиты. Чувствую пальцами пульс, что клокочет под кожей.
— Мне так жаль.
Он молчит. До сих пор погружённый в глубину своих мыслей. И вдруг. Его пальцы сжимаются. А вторая ладонь накрывает мои, разом обе.
Я понимаю, что это касание — первое наше, спустя двадцать лет. И смотрю на сплетение рук, продолжая беззвучно плакать.
Он шепчет:
— Спасибо, — и продолжает, уже чуть спокойнее. Будто самое страшное оставлено им позади, — Ну, а после… У Ады случилась депрессия! Алёнке тогда было восемь. Я нанял нянечек, тёщу позвал. Самому мне приглядывать за дочерью было трудно. Я был всё время в разъездах. Только работа спасала! А дома… Я просто с ума сходил! Глядя на Митькины вещи. Винил себя очень. Себя, не её.
— А она, вероятно, винила себя? — рискую озвучить.
— А, может, меня, — отвечает Никита, — Она стала пить. Совсем распустилась! Перестала следить за собой. А однажды, когда она спьяну так испугала Алёнку, что у той начался нервный срыв, мне пришлось запереть её в клинику.
— Что она сделала? — хмурю я лоб. Неужели, она угрожала ребёнку?
— Она пыталась покончить с собой у неё на глазах. Порезала вены. Испачкала кровью постель. Я вернулся домой, — Никита болезненно жмурится, — А Алёна в крови. Я был напуган! Она просто плакала. Кричала: «Там мама! Она умирает». Это был просто ад.
На столе наши руки лежат друг на друге. Как будто иначе нельзя. Словно прерви я телесный контакт, и слова прекратятся. Я чуть пожимаю запястье Никиты.
— Но ты же всё выдержал. Ты молодец! А где сейчас дочка? Ей уже…
— Двадцать семь, — он с теплотой усмехается.
«Надо же, взрослая», — думаю я. Ей было три, когда мы повстречались. Затем отношения, после — разлука длиной в двадцать лет.
— Она сейчас здесь, или там? — уточняю.
Никита грустнеет, улыбка сползает с лица:
— Алёнка меня ненавидит. Считает, что я виноват в том, что стало с её матерью.
— Но ведь это неправда? — шепчу.
Плечи Никиты сжимаются:
— Не знаю, возможно, что есть доля истины в этом.
Молчим. Нарушает молчание птица, которой приспичило петь за окном.
— Ты прости меня, Вит! — с неожиданной болью бросает Никита, — Я ведь правда сбежал. От себя. От тебя.
Я решаюсь отнять свою руку. Но он не даёт. Прижимает её ещё крепче и держит:
— Пойми! Я тебя полюбил. Понимал, что не в силах расстаться. Вот так просто взять, оттолкнуть. И пока я живу в этом городе, мы будем видеться. Только ты… Ты была молода! Я ощущал себя просто чудовищем, которое держит тебя в своей тёмной пещере. Вынуждает тебя приходить.
— Ты меня не вынуждал, — говорю осторожно, — Ведь я же сама так решила.
— Ты была молода, — повторяет он тише, — А я был не вправе.
— Так значит, ты знал, что уже не вернёшься? — я вспоминаю тот миг нашего общего прошлого, когда Никита прощался со мной. Когда заверял, что разлука продлится недолго…
Он усмехается. Ясно без слов.
— А знаешь, — сглотнув, говорю, — А ведь я благодарна тебе. Если бы ты не уехал, то я бы сгорела, наверное. Ты бы никогда не развёлся.
«Если бы ты не уехал, твой сын был бы жив», — добавляет сознание. Боже! Как вычислить, вызнать, что лучше? А какая дорога ведёт в никуда?
«Что ни делается, всё к лучшему». О, нет! Эта фраза сюда не подходит. И я выбираю другую:
— Значит, так было нужно.
Никита со мной соглашается:
— Да.
Выходит, он просто хотел уберечь. И себя, и меня. И семью. А вот вышло иначе! Свою жизнь он разрушил. Мою… Ну, почти! Вот если б не Костя. То первой взаправдашней жертвой могла бы стать я…
Телефон оживает в кармане. Вынуждает Никиту меня отпустить.
— Извини, — говорю, — Нужно ответить.
Покидаю уютную кухню. И, закрывшись в соседнюю комнату, отвечаю на мужнин звонок:
— Да, родной!
— Виталь, ну ты где? — недоумевающий голос Кости возвращает в реальность.
— А… Я была на работе, у мамы. Сейчас вот поеду домой.
— Ммм, а то мы с Антошей тебя потеряли, — бурчит.
Делаю вдох:
— Вы покушали?
— Да! Не волнуйся. Просто ты не сказала, что будешь так поздно, — в его голосе слышится беспокойство.
Я смотрю за окно. Там и впрямь уже сумерки!
— Заболтались, прости! Скоро буду!
— Жду, — отзывается он.
Завершив разговор, выдыхаю. Пора! Я итак ощущаю себя хуже некуда. Как обманщица. С бывшим в квартире, одна. Знал бы муж, чем я тут занимаюсь… Наверное, тут же примчался бы. Стал выяснять, что к чему.
Костя очень ревнивый! Хотя по нему и не скажешь. Просто он всегда думал, что я с ним за так, без любви. Он даже сейчас принимает на веру, когда говорю: «Я люблю». И кивает так, мол: «Ага, продолжай». Недоверчивый мой! А я ведь и вправду люблю его сильно! И даже сейчас, ощущая касания рук Богачёва, мечтаю о том, чтобы Костя обнял и прижал к своей тёплой груди.