От обеда он отказался и молча уселся в углу. Маша взглянула на мать и медленно покачала головой.
Обе они отлично понимали друг друга, хотя мало разговаривали. Но между ними не прерывался немой внутренний разговор.
Маша рассеянно ела, заглядевшись на светлый кружок, прыгавший по стене.
Кто-то на дворе забавлялся. Катя тоже следила за солнечным зайчиком. А Митя не смотрел.
Пробили часы.
Катя встала.
— Ухожу, — сказала она с виноватым видом. — Уберешь все и вымоешь посуду.
Маша кивнула. Она слышала другие, непроизнесенные слова, полные нежности.
И она ответила:
— Хорошо, уберу.
Но этот ответ означал многое, и он успокоил Катю.
Глава пятая
СОБЫТИЕ
На другой день произошло то, чего многие во дворе ждали: в новый дом стали приезжать жильцы.
Было воскресенье.
Любопытные столпились на улице. Варя уже несколько раз прошмыгнула мимо грузовиков с мебелью, потом прибегала на кухню. Но соседи держали себя с достоинством: Вера Васильевна Шарикова только раз выглянула в окошко и сказала:
— Ей-богу, Варя, вы преувеличиваете. Какая там роскошь — один скарб.
И принялась еще усерднее прибирать на своем столе.
А художница Женя Грушко встретила во дворе свою старинную знакомую, Аду Петросян, с которой когда-то училась вместе. Муж Ады, инженер Ольшанский, получил в новом доме квартиру. Ада наблюдала, как переносили вещи…
— Женька! Значит, ты живешь здесь?
Она покосилась на флигель, который казался сейчас неправдоподобно убогим. В последнее время он словно врос в землю.
— Я так рада, Женечка! Ты работаешь, я знаю. А я бросила — семья. А ты ни капельки не изменилась.
Все, что она говорила, было некстати. Одинокая Женя с сыном на руках не могла не работать. Бестактно было сказать ей, перенесшей столько горя, что она ни капельки не изменилась. Каждое слово отзывалось фальшью, и Ада это чувствовала.
Три года назад, когда мужа Евгении Андреевны арестовали, Ада постепенно стала отдаляться от нее, и затем знакомство само собой прекратилось. И все же она обрадовалась, увидев Женю в Москве.
И опять посыпались торопливые вопросы:
— Как Витенька? Совсем большой стал? В каком он классе?
— В седьмом.
— А посмотрела бы ты на Андрея! Он уже в девятом.
— Напрасно ты смущаешься, Ада.
— Голубчик, если бы ты только знала…
— В конце концов мы были с тобой не так уж близки, а рисковала ты многим.
— Главным образом, я из-за мужа. У него такое положение. Но мы справлялись… о тебе. — Ада приложила платок к губам. — Скажи мне только: ты не получала известий?
— Нет.
— Ни разу?
— Ни разу.
— Может быть, это как раз и значит… что есть надежда.
— Довольно странное предположение. Но тебя ждут. И мне пора.
Рабочие уже выгрузили все вещи.
— Извини, — засуетилась Ада. — Но я обязательно зайду навестить тебя, и скоро.
И она значительно кивнула, а Женя пошла к воротам.
В стороне двое мужчин обнимали друг друга.
— Значит, это ты! — восклицал Битюгов. — Тульский беспризорник!
— Он самый.
— Как тесен мир! Я говорю Оле: «Это он, Николай Вознесенский, я не могу ошибиться, хоть и двадцать лет прошло». Ты откуда же свалился? Из Харькова?
— Точнее говоря, из Рима. Там был конгресс. А вообще я жил в последнее время в Новосибирске.
— Ну и ну! Помнишь смоляной котел у Биржи труда?
— Уютное местечко, как не помнить!
— А все же спасало от морозов.
Лицо у Вознесенского усталое, в мелких прожилках, и волосы уже с легкой проседью, хотя он старше Битюгова всего на четыре года. Но он моложав, как все белокурые. И по его сухим чертам можно узнать прежнего подростка.
— А мы читали о тебе, Николай. Ты получил орден. Я так обрадовался, у меня гора с плеч. Значит, туберкулез уже не так страшен?
— Именно не так. Но страшен. Впрочем, дело идет на лад.
— Да-да. И я в тебе кровно заинтересован. Моя Оля… Ну, да мы еще успеем переговорить.
Трое из флигеля — Витя Грушко, Маша и их подружка Дуся Рощина — стояли во дворе и смотрели, как заселяется новый дом.
— Там везде газ, — сообщала толстенькая Дуся, — примусов нет, на кухне тишина. И мусора — ни-ни. Откроешь дверцу, бросишь, чего не надо, — ветерок подхватит, и все.
— Абсолютно преувеличено, — с важностью заметил Виктор и тряхнул чубом. — У нас еще не умеют строить как следует.
— Ага! — сказала Дуся.
До самого вечера к дому подъезжали грузовики и легковые машины. Вот выпорхнули на мостовую хорошо одетая женщина со свертками в руках и девочка в шляпке грибком — уменьшенная копия своей матери. Она капризно отмахнулась, когда та спросила ее о чем-то.
— Она, кажется, не рада! — удивленно шепнула Маша.
— Буква «П»! — сказала Дуся и опустила углы губ.
Последний грузовик уехал, а Маша все еще ждала чего-то, то и дело прикладывая ладони к пылающим щекам.
— Замечательный дом!
— Все новое кажется экстраординарным, — сказал Виктор.
— Что? — переспросила Маша.
— А потом разочаровываешься…
Высокий юноша с саквояжем в руках прошел мимо, мельком взглянув на Машу.
— Где ты пропадал, Андрей? — крикнула сверху дама, которая раньше разговаривала с художницей. — Я жду.
— Что? — опять спросила Маша.
Недавно они смотрели «Синюю птицу». Поэтому Виктор сказал:
— Хватит любоваться на чужое жильё, как… Тильтиль и Митиль.
— Хватит, — сказала Дуся. — И пора по домам.
Виктор ушел, но Маша уговорила Дусю постоять еще немного во дворе.
— Ну, а теперь идем, — сказала Дуся.
— Подожди.
— Все уже. Никого больше нет.
— А вдруг кто-нибудь выйдет?
— Зачем? Что он тут забыл?
Маша вздохнула.
— Ну ладно, идем, — сказала она.
— И так насмотрелись.
Но Маша не согласилась с этим. И позднее, когда в новом доме зажглись огни, она подошла к окну своей комнаты.
«Красивое имя… — думала она. — Но где это? Слева, на третьем этаже… А окна? Те или эти?»
Все девять этажей были ярко освещены. И на дворе было светло. Особенно выделялась большая липа, стоявшая посередине двора. Она приветливо шелестела листьями.
Глава шестая
ПРИЯТНЫЕ И НЕПРИЯТНЫЕ ЗНАКОМСТВА
Двор раньше был запущенный: сквозь камни росла трава. А любимица всех жильцов — большая, раскидистая липа напоминала о даче, о саде. В самое жаркое время было прохладно в ее тени.
Теперь город приблизился, наступал.
Рядом со штабелями дров, заготовленных на зиму, свалили большую кучу угля, возле дровяного сарая открылась котельная, а рядом — гараж, откуда с фырканьем выкатывались машины.
Двор заполнился детьми нового дома. Через двор они пробегали в школу, а маленькие играли под липой, уже растерявшей листья.
Машу перевели в новую школу, и она была бы совершенно счастлива, если бы не ее соседка по парте.
Эту девочку она видела в день заселения, капризную, чем-то недовольную: «буква „П“» — как назвала ее Дуся. И с того же дня Маша невзлюбила ее. А между тем Антонина Реброва многим нравилась. Классная руководительница называла ее «маленькой женщиной». Чистенькая, беленькая, с нежной кожей, с волосами цвета меда, Нина (она почему-то не позволяла называть себя Тоней) держалась как взрослая. И говорила по-взрослому — законченными, определенными фразами; и всегда казалось, что она насмешливо переспрашивает собеседника, как бы не доверяя его словам.
Это чувствовалось в интонациях: «Вот как?», «Смотри-ка!», «Забавно!», «Расскажи кому-нибудь другому!» Сомнения слышались во всем, что говорила Нина, в ее вопросительно-высоком голосе. И ее манера высоко поднимать брови усиливала это впечатление.