— Вы ко мне, молодые люди? — Надтреснутый голос вырвал меня из грез. Мимо проходила синьора лет шестидесяти, одетая по-деловому. Я сначала даже не понял, о чем она, собственно, спрашивает. — Если вы в Музей Скульптур, то я сейчас открою. Билеты у вас есть?
Ах да! Музей Скульптур, я и забыл.
— Разве билеты нельзя купить у вас? — уточнил я.
— Я имею в виду «Biglietto Unico», который вы должны были купить еще в Дуомо и по нему посетить несколько объектов…
— Синьора, мы тут живем, потому посещаем один объект раз в месяц, в лучшем случае, — смеясь, объяснил я.
— Ах, орвиетанцы! — воодушевленно воскликнула смотрительница Музея. — А я-то думала, обычные туристы.
— Разве орвиетанцы не являются обычными туристами?
— Не думаю, синьор. Жители маленьких городков совсем не похожи на тех, кто приехал из мегаполиса.
Она уже растворила массивную дверь, приглашая нас входить внутрь.
— И как вы их отличаете?
— Отсутствие толпы и длинной очереди сразу порождает в них опасения, что они ошиблись адресом или переоценили объект. Стоят и озираются по сторонам с потерянным видом. На лице так и написано: «Я сюда попал?! И стоит ли это место вообще того, что я сюда попал?!» И лишь жители маленького города понимают, что он таит в себе не менее дорогие жемчужины, чем Рим или там Флоренция…
Я сдержанно улыбнулся. Она так ревностно любила наш маленький Орвието и с легким презрением относилась к большим городам, так ярко описала жителя мегаполиса в неприкрытой насмешливой манере, что я готов был расхохотаться, но опасался обидеть своим смехом ценительницу настоящей Италии. Ведь она права: в маленьких городах столько сокровищ и столько аутентичного духа нашей страны! Последнее в крупных городах сложно отыскать, а наш Орвието пропитан им насквозь.
Подмигнув Пьере, которая тоже прятала улыбку, я оплатил билет, и мы прошли в просторное помещение. Сама церковь построена еще в 1264 году монахами-августинцами на развалинах древней базилики, от которой остались лишь несколько фресок. Ее готический фасад ничем особо не примечателен, а вот внутри церковь декорирована в стиле барокко: мраморными колоннами в нефах, витиеватой розой, которая пропускает внутрь солнечный свет, позолоченным алтарем.
Но в этой церкви не убранство как таковое приковывает к себе внимание, а скульптуры, стоящие по всему центральному нефу. Эти статуи Апостолов и Святых, выполненные в период с конца XVI века до начала XVIII века, которые вместе со скульптурной композицией «Annunciazione», созданной Франческо Моки в 1603–1608 годах, стали неповторимым украшением базилики.
Мы с Пьерой стояли под белоснежными сводами церкви вдвоем. Час был ранний, да и доходят на задворки Орвието только ценители. Благоговейная тишина окутала нас. Слышалось лишь наше дыхание да гулкое эхо наших робких шагов, когда мы переходили от одной скульптуры к другой.
Первые пару минут мы молчали, но потом я с удовольствием отметил, что Пьера не смогла удержаться, чтобы не поделиться со мной впечатлениями.
— Не понимаю, как из камня вырезают такие складки, что они кажутся воздушными, даже прозрачными… — прошептала она возбужденно. — Ты только посмотри! Эта накидка, а точнее просто ткань, обернутая вокруг тела, падает самыми натуральными легкими складками! Но ведь это мрамор! Даже хочется прикоснуться, чтобы убедиться в этом!
— При этом материи выполнены по-разному. Смотри на эту фигуру: нижняя ткань выглядит тонкой. Хлопковой или, может, ситцевой, очень мнущейся. А верхняя — тяжелая, плотная, у нее даже складки округлые, а не такие угловатые, как у нижней, — рассуждал я, а Пьера увлеченно рассматривала драпировки, будто следя взглядом за моими словами. — Гляди, какой шнурок и кисточка, — показал я на тонко выполненную веревку, которой было подпоясано одеяние.
— Это невероятно! Я сфотографирую, можно? — Пьера взглянула на меня так, будто я являлся смотрителем Музея.
— Я не видел при входе никаких запретов, — пожал я плечами. — Фотографируй, тем более у тебя лишь телефон, а не профессиональная зеркалка.
— Какая разница?
— Фото с телефона не имеют ценности профессиональных фотографий, ты не можешь их продавать. Точнее у тебя их никто не купит, чтобы напечатать в книгах или журналах, ты не можешь на них заработать.
Она кивнула и принялась фотографировать статуи Апостолов. Когда мы остановились напротив того, у которого невероятно реалистично смотрелись курчавые волосы и борода, я обратил внимание Пьеры на руку, в которой Апостол держал раскрытую книгу:
— Посмотри, даже будто вены просвечивают сквозь кожу…
Пьера тихо ахнула и принялась фотографировать руку с разных ракурсов.
— Немыслимо…. Как можно из бездушного холодного мрамора создать эффект теплой тонкой кожи, сквозь которую даже жилки видны?
— Поосторожней с терминами, cara, — произнес я зловещим шепотом. — Если тут витает дух скульпторов, они разгневаются.
— В каком смысле? — Пьера испуганно обернулась.
— Скульпторы вовсе не разделяют твое мнение, что мрамор бездушный и холодный. Они выбирают его тщательно, буквально «прислушиваясь» к нему. Любой скульптор скажет, что мрамор горит в их руках, плавится и принимает желаемую форму. Потому что он живой, он дышит и поддается рукам творца, будто воск.
Пьера смотрела на меня широко раскрытыми изумленными глазами, словно на помешанного. Я тихо засмеялся.
— Это не мои слова, — успокоил я, ведь мне вовсе не хотелось, чтобы она посчитала меня сумасшедшим. — Лично я тоже не могу уяснить, как они из каменной глыбы вырезают почти живую фигуру. Кажется, подует ветерок, и складки закачаются, а сам Апостол вот-вот заговорит. Но еще больше меня изумляет процесс. Скульптор орудует только резцом и молотком. Мало того, что один неверный удар молотка или неправильный угол установки резца — и все труды насмарку, так меня еще занимает вопрос: какое надо иметь пространственное мышление, чтобы выдалбливанием получить подобный шедевр?
— Да, об этом я не подумала… — проговорила Пьера задумчиво, рассматривая очередного Святого, у ноги которого примостилась хищная птица. У нее каждое перышко было проработано.
Как я уже говорил, помещение базилики было просторным, но довольно небольшим, если сравнивать, допустим, с Галереей Уффици. И статуй не так много: штук двадцать. Но мы провели в этом музее около часа! Я вспомнил, как Пьера поведала, что не сильно увлекается скульптурой. Кажется, я смог увлечь ее.
Когда мы вышли на улицу, солнце сияло уже высоко в небе. Стало заметно теплее. В полдень наверняка будет даже жарко. Весна была в самом разгаре: все деревья пышно цвели, в воздухе витали дурманящие ароматы, птицы от них с ума сходили, судя по тому, каким громким щебетанием они оглашали тихие улочки города.
— Как ты смотришь на то, чтобы выпить кофе и спуститься в колодец? — предложил я, беря Пьеру под руку.
И снова этот трепетный нерешительный взгляд. Мне постоянно казалось, что от каждого моего предложения она разрывается меж двух огней: желанием принять и страхом поддаться этому желанию. Или не страхом, но, по крайней мере, сомнением. Вообще, она напоминала женщину, которая недавно пережила горькое разочарование, а теперь стоит на пороге новых отношений и боится их.
— Ты же сказал, что мы посещаем один объект раз в месяц, — вдруг хихикнула Пьера.
Это мне в ней нравилось. Она старалась действовать разумно, пересиливать свою слабость и даже подшучивать. Тем более пока мы только приятно проводили время, посещая культурные места. Это ее не обязывало бросаться в новые отношения. Может, именно поэтому она согласилась. По крайней мере, ее шутку я воспринял, как согласие.
— Что касается окультуривания, никогда не вредно превысить дозу.
— Тогда идем! Далеко отсюда? — уточнила она.
— Километра полтора. Способна преодолеть такое расстояние пешком? Или можем дойти до моего дома, что значительно ближе, взять мопед…
— Нет-нет, пойдем пешком! — слишком поспешно отвергла Пьера мое предложение. Я даже удивился.