— Ты принес мне три напитка, только один из них не распечатан, — я беру баночку с «Колой». — Я, кстати, ее не пью.
— Значит, мой план провалился, — он театрально вздыхает. — Жаль. На черном рынке за тебя бы хорошо заплатили.
— Как думаешь, сколько я стою? — спрашиваю я, удивляясь, как быстро я начала шутить над собственным страхом.
Уиллем осматривает меня с ног до головы и обратно с головы до ног, оценивая.
— Это будет зависеть от различных факторов.
— Например, каких?
— От возраста. Сколько тебе?
— Восемнадцать.
Он кивает.
— Габариты?
— Рост пять футов пять дюймов сантиметра. Вес сто пятнадцать фунтов. В метрической системе я не знаю.
— Есть какие-нибудь физические отклонения, шрамы, протезы?
— А это важно?
— Фетишисты. Они платят сверху.
— Нет, ничего такого, — но потом я вспоминаю про родимое пятно, оно уродливое, почти как шрам, поэтому я обычно прячу его под часами. Но в том, чтобы его показать, есть некий тайный соблазн — это как открыть себя. Поэтому я приспускаю часы. — Вот что есть.
Он думает, кивает. Потом, как бы между делом, спрашивает.
— Девственница?
— Это увеличивает цену или уменьшает?
— Зависит от рынка.
— Кажется, ты много об этом знаешь.
— Я вырос в Амстердаме, — говорит он, как будто это объяснение.
— Ну, так сколько я стою?
— Ты не на все вопросы ответила.
Меня охватывает странное ощущение, как будто бы я руками придерживаю пояс на халатике и могу либо затянуть его, либо развязать совсем.
— Нет. Я не. Девственница.
Он кивает и смотрит на меня так, что мне становится неспокойно.
— Уверена, что Борис будет разочарован, — добавляю я.
— Какой Борис?
— Ну, тот украинец, головорез, который делает всю грязную работу. Ты-то всего лишь приманка.
Он смеется, запрокинув голову. У него такая длинная шея. Когда Уиллем распрямляется, чтобы вдохнуть, отвечает:
— Я обычно с болгарами работаю.
— Нет, ты, конечно, можешь прикалываться, сколько хочешь, но по телику и не такое показывали. И я не особо-то тебя знаю.
Он перестает хохотать и смотрит прямо на меня.
— Двадцать. Метр девяносто. Семьдесят пять килограмм — последний раз было. Вот, — он показывает зигзагообразный шрам на ноге. И, глядя мне прямо в глаза, добавляет: — И «нет».
До меня только через минуту доходит, что это были ответы на те же вопросы, что он задавал и мне. И лицо начинает заливать краской.
— К тому же мы вместе завтракали. Обычно я хорошо знаю тех, с кем завтракаю.
Теперь я густо краснею и судорожно пытаюсь придумать какую-нибудь шуточку в ответ. Но не так-то просто остроумничать, когда на тебя вот так смотрят.
— Ты что, правда думала, что я брошу тебя в поезде?
Этот вопрос звучит как-то неожиданно неприятно после всех этих шуток на тему сексуального рабства. Я задумываюсь. Я действительно верила, что он может так поступить?
— Не знаю, — говорю я. — Может, просто запаниковала немного из-за своего импульсивного решения, ведь обычно я так не делаю.
— Ты не сомневаешься? — спрашивает он. — Ты ведь все же поехала.
— Поехала, — повторяю я. Да. Я действительно поехала. Я еду. В Париж. С ним. Я смотрю на Уиллема. По его лицу опять блуждает эта полуулыбка, словно его во мне без конца что-то забавляет. И может, из-за этого, или из-за размеренного покачивания поезда, или из-за того, что через день мы расстанемся навсегда, и я больше никогда его не увижу, или просто если уж приоткрыл дверцу, за которой скрывалась правда, то обратной дороги нет. А может быть, мне просто так захотелось. Но халат мой падает на пол.
— Я думала, что ты сошел с поезда, потому что не могла поверить, что ты вообще в него сел. Со мной. Без какого-то скрытого мотива.
И вот это — правда. Потому что мне, быть может, всего восемнадцать, но мне уже кажется довольно очевидным тот факт, люди делятся на две группы: те, кто делает, и те, кто смотрит. Люди, с кем что-то происходит, и остальные, кто просто влачит существование. Такие, как Лулу, и такие, как Эллисон.
У меня и в мыслях не было, что, притворившись Лулу, я смогу попасть в другой разряд — хотя бы на день.
Я поворачиваюсь к Уиллему, посмотреть, что он на это скажет, но прежде, чем он успевает ответить, мы въезжаем в тоннель, и поезд погружается во тьму. Согласно прочитанным мной фактоидам, меньше чем через двадцать минут мы будем во французском городе Кале, а потом, еще через час, — в Париже. Но прямо сейчас у меня такое чувство, что этот поезд не просто везет меня в Париж, а в какое-то совершенно неведомое мне место.