Как-то я сумел разговорить уже переставшую меня стесняться Саиру и она поведала мне тот давний разговор с президентом, когда тот, сопоставив, видимо, услышанное о том скандальном происшествии от меня и от неё, принял решение о закрытии территории сада и об узаконивании названия "Сад Любви". Теперь сюда могли попасть только те, кто разделял взгляды его "основателей и поддержателей", как именовали себя студенты. О том, кто в давние времена на самом деле основал этот сад, было давно забыто… А, проходя по аллеям летнего сада, уже можно было лицезреть с той или иной стороны то загорающих без тени одежды и смущения жительниц близлежащих домов, то целующиеся парочки, "в соответствии с уставом сада" не обременённые одеждой. Иные, теряя контроль над собой, срывались и в более откровенные занятия – и вскоре студенты подняли вопрос о том, насколько допустимо приглашать сюда просто людей с улицы. Встал также и другой вопрос: иные семьи приходят загорать с детьми, совершенно не рассчитывая увидеть или услышать совокупляющуюся поблизости парочку. Такие столкновения интересов, происходя всё чаще и чаще, в конце концов побудили Саиру заговорить о выработке устава, жёстко регламентирующего нормы поведения в саду. На собрании присутствовали большинство "взрослых" посетителей, но никто не гнал и студентов, расположившихся за спинами "обсуждателей" и внимательно прислушивавшихся к происходящему, не решаясь "войти в круг".
Говорили долго – и, большей частью, бестолково. Но решение было принято, на мой взгляд, вполне разумное – во многом, как мне кажется, благодаря Борену, создавшему большую часть здравых формулировок, положенных собранием в основу Устава. Так, сад был поделён на четыре направления – от центра к его углам. Каждое направление соответствовало строгим, выработанным для него, нормам поведения, принятым для территории этого направления. Так, весь квадрат, примыкающий к центральному входу, относился к зоне, где запрещались всякие проявления сексуальности – то есть единственным отличием норм "этих мест" от норм, принятых "на улице", было обнажение.
По мере отклонения от этого направления нравы становились всё более вольными, постепенно переходя к допустимости любых действий – лишь бы ни одна из сторон не навязывала их другой стороне. Единодушно было запрещено проявление на территории сада всех видов сексуальных извращений. Помнится, Борен, когда кто-то нерешительно поднял вопрос о запрете подобного в саду, очень охотно его поддержал:
– Знаете… Это место названо "Сад Любви". Так пусть он таким и будет. Любовь, как животворящая сила природы, как чудо продолжения рода – пусть живёт здесь, даря радость и надежду всем нам. И да пребудет с нами Творец, сказавший однажды: "Плодитесь и размножайтесь". Мы будем делать это. Мы будем стараться делать это красиво – в надежде, что красота спасёт-таки мир. Но… Если есть некто, кто имеет другие взгляды… на эти вещи…- Он поморщился.- То мне кажется… Что на них природа уже как бы поставила крест, отчаявшись. Она как будто сказала им: "Достали! Вы больше не воспроизводитесь. Всё". – То есть – её терпение лопнуло. Когда и почему – мне неведомо и думать я об этом не хочу. Как не хочу и видеть извращенцев вокруг себя. То есть – я отношусь к ним нормально. Пока они не пытаются доказывать, что имеют равные со мной права на воспроизводство или – что они чуть ли не лучше меня. Я не хочу с ними спорить об этом, ибо считаю такой спор бессмысленным и бесполезным. Это – их личное дело и пусть они решают свои проблемы так, как им нравится – лишь бы не трогали при этом меня. И не пытались перевирать природу, которая свой выбор в отношении их, повторюсь, уже сделала.- Как-то неприязненно махнув рукой, закончил Борен и сел.
– Если хотят – пусть делают свой Сад.- Философски заметил кто-то.- На планете места вдоволь…- Народ, облегчённо улыбаясь, переглядывался: многим этот вопрос казался болезненным, особенно – в свете модной теперь "терпимости" к подобным явлениям, быстро переходящей в культ. Борен, казалось, всё расставил на свои места: хотят – пусть живут. Но – так, чтобы нас не трогать. Если природа даст им выжить – значит, они были правы.
…Борен был жёсток, но справедлив. По-моему.
Собрание закончилось поздно вечером, а на следующее утро уже был готов устав. Он, вкратце, гласил, что никто не может прийти сюда просто так: всякий должен быть здесь желанным гостем, приглашённым кем-то из посетителей и одобренным остальными. Для тех, кто никого здесь не знает, предлагалась процедура изучения устава и, в случае совпадения взглядов, "временное членство в клубе". На месяц-два. Чтобы было время осмотреться, понять… Практика оказалась удачной. Но Сад быстро становился другим: эротические мероприятия постепенно ушли на удалённые от входа территории, а здесь расположились, в основном, просто загорающие, не желающие портить свой загар следами от купальных костюмов. Закон территорий соблюдался, и за этим следили – вплоть до "лишения членства", то есть – до лишения права посещать Сад. Часто можно было видеть, как парочка, пришедшая позагорать и, неожиданно для себя, разомлевшая под солнцем, вдруг спохватывалась, и, осторожно оглядываясь, быстренько перебиралась вглубь сада, оставив свои вещи на месте. Спустя несколько часов, усталые и измождённые, они возвращались и устало падали на свои подстилки, то ли – чтоб хоть немного позагорать ещё под заходящим уже солнцем, то ли – просто чтобы хоть немного отдохнуть.
На присутствие детей в дальних зонах было установлено жёсткое табу, но уже к середине лета я наблюдал несколько семеек, которые просвещали своих подростков, подведя их к краю поляны за "границей территорий" – в то время, когда там "резвилась" особо красиво занимающаяся этим делом та или иная парочка. Видимо, папы и мамы, стесняясь или не умея рассказывать обо всём этом своим быстро взрослеющим чадам, предпочитали просто показать – со стороны – как это делается. Иногда это выглядело красиво, иногда – не очень. Но – надо сказать, что для подростков такое зрелище в присутствии родителей было, как мне показалось, полезным: сам факт присутствия старших не давал им "пускать слюни", как это обычно бывает при тайных просмотрах порно, и они то любовались парами, сумевшими красиво наслаждаться своей Любовью, то озадаченно-внимательно изучали технику этих занятий, как правило, не решаясь задавать пока вопросов родителям. Надеюсь, когда-то они их всё же зададут. И получат ответ. Или – сумеют найти его сами… Чёрт! Я ловил себя на мысли, что мне уже небезразличны судьбы этих неведомых мне подростков – я уже как бы принимаю участие в их судьбе, едва ли не моля господа о том, чтоб им повезло во всём правильно разобраться! Да… Сложны дела твои, господи… для понимания их нами, грешными…
…Весна наступала, казалось, и в обществе. Алл закончил первую очередь своей системы – сравнительно быстро, буквально за три-четыре месяца, он успел повязать практически все города страны, начиная с наиболее крупных, новыми каналами связи. Я не вдавался в физические принципы их организации, но с удивлением отметил, что в той же гостинице "Ункария" теперь можно было иметь из одной точки системы связи выходы на все виды устройств – от телевизора и радио до телефона и компьютера. То, что никакой дозвон при этом попросту не был нужен и я буквально мгновенно мог "отдать" тот или иной файл, например, Карою, сидящему в это время, скажем, в Готондском отеле аналогичного класса, меня уже не удивляло. Просто было приятно – и всё. Просто я невольно проникся каким-то чувством благодарности к человеку, сотворившему, наконец, всё это. Для ункарцев же прелести системы Аллена на этом не заканчивались: все, кто уже так или иначе был к ней подключён, быстро переходили на совершенно иные принципы общения. Обычный телефон отмирал: никто уже не хотел часами набирать номер, ожидая, пока он освободится. Карой как-то показал мне, как это делается – и я понял, почему люди так быстро решились изменить своим привычкам.