— Тут даже обсуждать нечего, — сходил к столу за пивом Сокол, подал Наварскому бутылку, но тот не стал пить.
— Да, обсуждать и правда нечего, — вздохнул Игорь.
На что только он надеялся? На чудо? На вмешательство потусторонней силы? На божий промысел? На то, что они не просто так встретились, в этом был какой-то великий смысл?
— Я ей, конечно, скажу, — покачал он головой. — Но пусть она сама решает.
— Что решает? Где ей умереть? — кипятился Сокол. — Здесь или где-то в Китае, в каком-то исследовательском центре, где от неё будут отрезать по кусочку для исследований, а потом пришлют нам в цинковом гробу, что осталось, если пришлют?
— А что ещё мы можем сделать? — развёл руками Наварский. Он не заметил, когда они перешли на «мы», словно это их общая проблема, но мы так мы.
— Ладно, надо это обмозговать, — встал Сокол.
— Ты куда? — остановился в дверях Наварский, когда тот вышел в коридор и стал натягивать на себя рубаху.
— Хочу к ней съездить.
— Зачем? — смотрел на него исподлобья Игорь.
— Затем. Не задавай глупых вопросов.
— Всего один, можно? — достал Наварский из кармана нож. — Это твой?
— О, — удивился Сокол. — Где ты его взял?
— У дочери. Но вопрос неправильный. Как он у неё оказался?
— Ради бога, — поднял тот руки, — только не гони волну, папаша. Она совершеннолетняя.
— Что ты сказал? — замер Наварский.
Замер как тигр для прыжка, готовый не просто его порвать — порвать в клочья.
— У тебя только одна попытка, — смотрел он на друга не моргая. — Одна, Сокол. Да или нет?
— Нет. Нет! Успокойся! И пальцем я её не трогал.
Наварский медленно и едва заметно выдохнул.
— Игорь, ну ты чё, честное слово? — развёл руками Сокол. — Ты за кого меня принимаешь? Мне твоя Анька как дочь. Я, блядь, совсем, что ли, отбитый на всю голову. Вы поссорились. Ей нужен был совет. Поддержка. Правда. Не знаю, что там ещё. Ей было плохо. Я в тот день как раз к ним заходил, — остановился он. — По твоей просьбе, между прочим.
— Угу, и клеился к моей жене, — кивнул Наварский.
— Захотел бы, склеил, — скривился Сокол. — Давай не будем. Твоя дочь ждала меня у машины. Мы покатались, поговорили, и я вернул её домой.
— Всё? — приподнял бровь Наварский.
— Ну, потом она ещё раз приходила. Когда узнала, что Лерка погорячилась. Что не было у вас ничего, ну и вообще.
— Приходила сюда?
— Нет, в редакцию.
— Я провёл для неё экскурсию, мы выпили кофе и разошлись. Это ничего не значит, Игорь.
— Для тебя может быть. А для неё?
— И для неё. Поверь. Я друг её отца. Я работаю на радио. Ей это нравится, немного льстит. Думаю, она козыряет знакомством со мной перед своими друзьями — для этого я ей и нужен. Ей восемнадцать лет, Игорь, ну, честно, она просто девчонка. Симпатичная, интересная, забавная, классная девчонка. Но я не тот, кто ей интересен.
— Ладно, уговорил, краснобай, — хмыкнул Наварский. — Но я слежу за тобой, так и знай, — вручил он ему нож.
— Напугал ежа голой жопой, — усмехнулся тот.
— Тебя подвезти? — натянув пальто, достал Наварский ключи от машины.
— Ну подвези, если больше тебе нечем заняться, — закинул тот на плечо куртку.
— Д’артаньян, ёб твою мать, — качнул головой Наварский, глянув на друга, и открыл дверь.
В чёртовой съёмной квартире его ждал ужин из полуфабрикатов, холодная постель и телевизор — заняться ему действительно было нечем.
И особенно печально, что завтра был выходной, а Наварский опять принёс с работы кучу бумаг, чтобы чем-то себя отвлечь.
Поздно вечером он сидел на подоконнике в комнате, чужой, скучной, тёмной, и смотрел в небо.
Один.
Всё, как никогда, казалось бессмысленным.
Ссоры. Обиды. Правда. Ложь. Правила. Принципы.
Жизнь. Смерть.
Люди — песчинки в вихре мироздания.
Он знал, что завтра проснётся и будет всё по-прежнему.
Есть он или нет, счастлив или разбит, как старый баркас, солнце всё равно взойдёт.
Зачем это всё?
Человеку нужен человек.
Всего один человек.
Тот самый.
Та.
Глава 54. Валерия
Как там у классика? Работа избавляет нас от трёх великих зол: скуки, порока и нужды.
Не знаю, как у Вольтера, который это сказал, я поняла: работа — это то, что после десяти лет сидения дома реально помогает просраться.
Как же я полюбила свой дом, диван, свои стоптанные тапки и возможность просто присесть.
Я полюбила даже мамины сырники.
Когда приходишь после четырнадцатичасового рабочего дня, и сырники идут за милу душу.