Мы оба будем ошибаться и делать неверные шаги, но снова и снова находить дорогу, что будет вести нас друг к другу. А иначе, зачем это всё?
Эпилог
Говорят, настоящая любовь — это когда всё друг другу уже простили.
Когда пережили все несовпадения, все обиды и тайны, любовниц и любовников, бывших и несостоявшихся. Когда притёрлись всеми гранями. Когда всё сказано, обговорено, принято, отпущено и забыто. Когда уже всё друг другу причинили, предъявили, понаделали, возненавидели и простили, соскучились и надоели — и всё же остались вместе.
Есть мнение, в этом много милосердия, настоящего искреннего милосердия к человеку, которого на самом деле любишь.
Это и есть — в горе и в радости. Это и есть настоящее. То самое. Оно.
Именно об этом думала Лера, укачивая на руках сына.
Да, она не хотела третьего ребёнка. Ребёнка в сорок лет.
Они это с Наварским обсудили. И он согласился: нет, значит, нет.
Но выброшенные таблетки и встреча в съёмной квартире не прошли даром.
Она забеременела, когда уже и не собиралась, и вдруг поняла, что хочет этого ребёнка.
Что это больше, чем беременность — это даровано свыше.
Дано не в назидание, не ради исправления ошибок, не в искупление за грехи, не в наказание.
Это — для счастья.
И она его себе позволила.
Счастье.
Самую приятную из своих беременностей. Самые лёгкие роды.
И слёзы мужа, что смотрел, как она укачивает сына, и сквозь них улыбался.
Она знала, что они справятся. Что бы ни случилось — справятся. Она — справится.
Теперь — с чем угодно.
Она всё же не бросила работу и перешла в офис.
— Не представляю, как я тут теперь без тебя, — сокрушался Баженов, провожая её в декрет.
Да что там в декрет, Валерии Андреевне уже рожать было пора, а она всё работала.
Но ей чертовски нравилась эта работа, нравились люди, что собрал вокруг себя Баженов, а когда что-то нравится — это не тяготит.
Да, это было трудно, порой что-то не получалось, порой она валилась с ног от усталости, но это была усталость, когда чувствуешь себя нужной, засыпаешь с чувством выполненного долга, а просыпаешься с желанием продолжать.
— И не надо этих печальных глаз брошенного котика, — похлопала она по плечу Баженова, — и соскучиться не успеешь, как я вернуть. Ещё умолять будешь, чтобы я посидела в декрете подольше. Знаю я эти ваши фальшивые слёзы, — улыбнулась она.
Но как бы ни любила своего малыша, вернуться всё равно собиралась, разве что немного попозже, может, в следующем году, а может, года через два.
Сидеть в декрете с таким сладким малышом было совсем нетрудно.
А ещё у неё были подруги — с которым и посплетничать, и позлословить, и поплакать, и порадоваться — целый мир, странный и непонятный мужчинам, но такой нужный.
Они продали две квартиры: свою старую и мамину, и купили маме квартиру в Санкт-Петербурге.
— Оставлю её Вероничке, — сказала она, осматривая свои новые хоромы.
— А как же я? Я, вообще-то, старше, — возмутилась Аня.
— А ты ищи себе мужа с квартирой, а не жди, когда сдохнет бабка, — отрезала бабушка.
— Ты погоди умирать, я тебе ещё не отомстила за своё детство, — улыбнулась Лера и подмигнула дочери.
«Кнопик» закрылся.
А Света?
Света умерла.
Наварский поехал с ней проститься перед отъездом в Китай.
Она всё же согласилась на лечение, и Сокол летел с ней.
— Это тебе, — протянула она ему картину, аккуратно обёрнутую бумагой.
— Нет, нет, Свет, я не могу её принять, — поднял руки Игорь.
— Она всё равно тебе достанется по наследству, — поставила она свёрток. — Я понимаю, это не то, что хочется хранить, чем приятно гордиться и показывать знакомым, поэтому приложила к ней телефон человека, который, поможет тебе её продать. Он знает, что делать. Ну всё? Пока, — развела она руки в стороны.
— Пока, — обнял её Наварский. — Поправляйся! Мы будем ждать.
Но они оба знали, что она уже не вернётся.
Соколов прилетел один.
Переправить её тело и организовать похороны помог исследовательский центр, в котором она провела последние несколько месяцев. Он же взял на себя все расходы.