— Я уже давно оставил в прошлом глупости молодости.
Он смотрел, как она собирает кисти и складывает их в маленькую деревянную коробочку. В какой-то момент ее колено, казалось, подвернулось, но она восстановила равновесие прежде, чем он ее поддержал.
— Уж кто-кто, а ты должна знать, что невнимательность к учебе и глупости могут привести к… печальным последствиям, о которых потом придется сожалеть всю жизнь.
Джорджиана наконец посмотрела на него. От ее груди к шее поднимался румянец.
— Я мало, о чем сожалею. Я не считаю свой… дефект постоянным напоминанием о детской глупости. Я считаю его свидетельством моей трусости.
— Что?! — недоверчиво воскликнул Куинн. — В тебе нет ни капли трусости!
— Джентльмены всегда видят храбрость в физических подвигах. Но иногда трусость проявляется в невозможности сказать то, что должно сказать. — Она странно засмеялась. — Не обращай внимания. Я не жду от тебя понимания, тем более теперь, когда тебя совершенно не интересуют ни детские забавы, ни поиски приключений, а только скучный долг.
— Это совершенно не так.
— Хм. — В глазах у Джорджианы плясали веселые искорки. — В таком случае я бросаю тебе вызов: устрой какие-нибудь интересные развлечения для всех — особенно для твоей дочери. Ведь ей нужна награда, за которую она согласилась бы провести все назначенные тобой часы в классной комнате.
— Я подумаю над этим, — ответил Куинн, — если ты ответишь наконец на мой вопрос.
— Который из них?
У него не было ни тени сомнения — она знает который. То, как она отвела взгляд, только укрепило его уверенность.
— Что ты ей сказала? Что я поцеловал тебе весьма… как? Правильно? Старательно? Страстно?
— Какие глупости. Естественно, я сказала ей, что ты поцеловал меня весьма примирительно.
Он подошел ближе, и опять в ее главах как будто промелькнула страсть. Куинн мягко произнес:
— Ты правда считаешь, что я поцеловал тебя примирительно, Джорджиана?
— Конечно, — прошептала она, глядя в сторону.
Он погладил ее щеку, как гладил бы гладкие крылья сокола.
— В таком случае, похоже, ты знаешь о поцелуях не больше, чем я, по твоему мнению, помню о приключениях.
Она резко взглянула на него:
— Я знаю достаточно.
— Правда? — Он наклонил голову, стараясь получше разглядеть ее лицо. — Позволь мне не согласиться. Если бы тот поцелуй был простым извинением, он был бы совсем другим — более скромным, более приличным. На самом деле я рад, что могу поговорить с тобой наедине, Джорджиана. На этот раз я должен извиниться искренне. Нет никаких оправданий тому, как я вел себя вчера. Я могу сослаться только на временное помрачение рассудка.
Она побледнела:
— Я прекрасно знаю, что только помрачение рассудка может заставить кого-то поцеловать меня. Я не нуждаюсь в твоих напоминаниях.
Проклятие, он опять неправильно выбрал слова.
— Джорджиана, ты совершенно не так меня поняла. Я прошу прощения за то, что совершенно потерял голову и слишком много себе позволил.
Она молча смотрела на него. Смотрела так долго, что он начал бояться, не обратит ли его этот взгляд в камень.
Он не мог больше видеть ее в таком состоянии и сжал ее негнущиеся пальцы:
— Я не должен был так проявлять свое внимание. Внимание, которое ты явно нашла отвратительным — ведь ты убежала прежде, чем я успел извиниться.
— Мне кажется, я слышала уже больше извинений, чем могу вынести. — Голос Джорджианы был полон грусти.
Вдалеке раздался крик ястреба.
— Послушай меня, Джорджиана. Пожалуйста. Ты красивая, энергичная женщина. — Правильные слова так и не приходили ему на ум. Впервые он не мог точно выразить свои мысли.
— О Господи, ради нас обоих, прекрати. Разве ты не питаешь отвращение ко лжи? Я уже сказала — мне не нужны извинения. — Ее пальцы были все также холодны.
Больше его уже не заботили ни приличия, ни вежливость. Ее тонкие, длинные брови обрамляли блестящие страдающие глаза, и не было ничего, что могло бы остановить его. Он отказывался думать, почему ему так хочется утешить ее и разобраться в ее чувствах.
Он резко наклонился и впился в ее губы. Тело его как будто действовало само, как будто сразу вспомнило все ее изгибы. Она казалась такой тонкой, и он был чрезвычайно осторожен, обнимая ее хрупкий стан. В мгновение ока его кровь закипела и наполнилась желанием.
Теперь ощущения были сильнее, мощнее всего, испытанного им ранее. И она уже не была так потрясена, как в первый раз, когда он ее поцеловал, и не застыла недвижно. Теперь, под горячим солнцем, бросающим свои лучи в соленый корнуоллский воздух, она обхватила его с поразительной силой и решительностью, и он напрягся почти болезненно. Полный неутолимого голода, он с жаром завладел ее ртом, а Джорджиана податливо подчинялась его грубым желаниям.