Ведь она его милая прекрасная подруга. Его Джорджиана.
Джорджиану переполняли разнообразные переживания. Острое болезненное наслаждение — от физической близости, светлая радость — от возможности держать Куинна в объятиях, безбрежная благодарность — зато, как он воспринял уродливые шрамы. Она растворилась в нем, слилась с ним в единое целое, освободилась от груза земных тревог и воспарила к заоблачным высотам счастья.
Он был таким большим и тяжелым, но она упивалась этой тяжестью и не отпустила его, когда он попытался подвинуться и лечь рядом. Прижав его голову к своему плечу, она ласково перебирала темные короткие волосы Куинна и чувствовала, как постепенно расслабляются его мышцы, а дыхание становится все более размеренным и глубоким. Несколько минут спустя он уже крепко спал.
— Я люблю… — Она запнулась, а потом тихо выдохнула: — Люблю тебя.
Уловив едва заметное движение, она с трудом подавила охватившую ее панику. Нет-нет, он спит, конечно же, спит.
Внезапно Куинн повернулся и посмотрел на нее.
— О, дорогая, — мягко произнес он и ласково отвел волосы, упавшие ей на лицо, — моя дорогая, милая Джорджиана.
Она затаила дыхание в надежде услышать то, чего так бесконечно долго ждала.
Его молчание оглушило ее. Он не произнес больше ничего — ни единого слова о любви или сердечной привязанности. Все замерло, лишь беззаботно стрекотали сверчки, и раздавались странные трели пересмешника, который словно презрительно похохатывал над ней в обычной для этих птиц издевательской манере.
Джорджиана проглотила подступивший к горлу ком. Только бы не заплакать. Никаких слез. Ни за что.
С каждым вздохом ее сердце сжималось все сильнее, и ей хотелось только одного — вывернуться из-под Куинна и убежать, чтобы в уединении выплакать свое горе.
Бог свидетель, ему не хотелось огорчать ее. Он попросту не мог предложить свое сердце ни ей, ни кому бы то ни было другому. Остатки этого усохшего органа — если от него вообще хоть что-то осталось — принадлежали Фэрли. Хотя Куинн старался даже к дочери не привязываться слишком сильно. Ему ли не знать, как беспощадна старуха Смерть, если она всего за неделю унесла жизни его брата, сестры и родителей, когда ему было одиннадцать лет.
Под покровом темноты, в шепоте волн и шорохе листьев, со дна его души незаметно поднялось давнее, казалось, навсегда похороненное воспоминание. Это был голос Молли, единственной служанки его родителей. На ней лежала вся работа по дому, но она была искренне предана их семье. Той семье, которой больше не было — остался только Куинн. Он слышал, как за дверью его комнаты Молли, всхлипывая после каждого слова, разговаривала с викарием.
— Может, так оно даже лучше, сэр. Мастер Том был обожаемым сыночком своей мамы, а мисс Агата — любимицей папы. Смерть этих ангелочков прямо-таки убила мистера Фортескью и госпожу. Вот, чем хотите клянусь, они умерли не от болезни, а от горя, просто от разрыва сердца. Господь милостив, он позаботится о несчастном маленьком Куинне, раз уж у его мамы и папы не осталось любви, чтобы продолжать жить ради него.
Викарий ответил Молли, что она говорит совершеннейшие глупости, и постарался успокоить бедную женщину.
Но Куинн знал — Молли права, мать действительно обожала его старшего брата, а отец сестру. Нет, конечно, о нем они тоже заботились, наверное, даже любили, но — во вторую очередь. И на том спасибо.
Он давно понял, что внутреннее одиночество — его вечный спутник. Так было, так есть и так будет до самой могилы. А единственный способ избежать страданий — не искать в этом бренном мире того, чего в нем попросту нет. Постоянства и… любви.
В особенности так называемой истинной любви. Она обитает только в глупых сентиментальных сказках, где-то рядом с дивным персонажем по имени Принц-на-белом-коне. Однако все это вовсе не обозначает, что можно грубо разрушить иллюзии Джорджианы.
— Куинн… — Ее ровный, лишенный эмоций голос вывел его из задумчивости. — Извини, но мне хотелось бы встать.
— О, дорогая, прости, я совершенно раздавил тебя.
Чувствуя, что его тело не до конца насытилось после длительного воздержания, он зажмурился и, перекатившись на мшистый ковер, немедленно попытался заключить ее в объятия, но опоздал. Она села и поспешно схватила сорочку, чтобы прикрыть наготу.
— Не вставай, Джорджиана. Не уходи. Пожалуйста, — тихо попросил он и сжал ее руки, — Прости меня. Должно быть, тебе очень больно. Я виноват… Я был бы более деликатным и осторожным, если бы знал, что с тобой это происходит в первый раз.