Он поворачивает ко мне лицо и вопросительно вскидывает брови. Я наклоняюсь к нему и кричу, перекрывая шум мотора, так что сидящий сзади Кемалыч тоже слышит и начинает скалиться.
— Ранчо, говорю, не видно!
Толя снова улыбается и кричит в ответ:
— Теперь мы напрямую! — И делает рукой зигзаг, показывая, вероятно, как мы летели прежде.
А вот уже и гора Орел появилась. И вдруг вынырнуло из сопок, из леса сбежавшееся в котловину пестрое стадо городских построек.
Толя помог нам стащить биксы к аэровокзалу. Прощались мы с ним, как с хорошим давним приятелем.
— С вами было приятно работать, — серьезно сказал Толя. — Вы бы мне этот… скальпелек подарили… Удобный ножик…
Мы подарили ему скальпель. Он хотел оставить у себя память о спасательной медицинской экспедиций, участником которой считал себя с полным на то основанием. Мы его поняли.
До отделения добираемся к половине третьего. В ординаторской одна Антонина. Старательно выводит слово за словом никому не нужные строки в дневнике. Николай, видимо, занят своими больными. Сегодня его, урологический операционный день.
— Петр Васильич просил вас зайти к нему, как только приедете с аэродрома, — сообщает мне Антонина.
Поднимаюсь к заведующему и коротко рассказываю о поездке.
— Хорошо. Молодцы. И у нас все в порядке, — говорит Петр Васильевич, попыхивая папиросой, и, прищурившись, смотрит на меня. — У Хруста действительно эмболия. Жир в сосудах всех органов — мозга, легких, сердца…
— Пришел ответ экспертизы?
— Я сегодня звонил туда. Так что «дела» не будет.
Помолчали. Потом я все же решил задать мучивший меня вопрос. Петр должен быть в курсе, раз он звонил в разные концы.
— А что там, на шахте?
— А что тебя интересует?
— Как раскрутилось там происшествие?
— По-моему, как несчастный случай. Ждут заключения экспертизы. Не ответа, а развернутого заключения с выводами.
— Гады!
— Твои недоброжелатели?
Я смотрю на насмешливое лицо Петра, на влажные редкие его волосы, старательно зачесанные слева направо, чтобы прикрыть лысину. По всему видно — помогал Николаю, потом принимал душ.
— Да, мои недоброжелатели.
— Тогда их, наверное, очень мало, гадов. Жить вполне можно.
Я пропускаю это мимо ушей.
— Хруст сказал: «Мы всегда так делаем». Про балки. Ему-то я верю. Они всегда так делают. Они же работяги! Им — побыстрее, побольше сделать и получить. Это же ясно! Понимаете, Петр Васильич?
Он молча курит, не отрываясь смотрит на меня. Я черчу ногтем на углу стола квадраты.
— Это значит, что плохо контролируют их работу, мало бывают с ними там, в шахте, те, кто должен контролировать и быть…
— Ты хочешь?.. — говорит Петр Васильевич.
— Я обращусь к прокурору. Каримов и все его ребята отвечают за технику безопасности, они должны обеспечивать ее, должны знать, что делается в шахте. И пусть они несут ответственность, а не стараются переложить ее на кого-то!
Я поднимаю глаза на Петра Васильевича.
— Почему вы молчите?
— Я согласен с тобой. Однако…
— Погодите… Скажите мне, почему нужно терпеть сволочей, вроде Каримова? Он бездельник и демагог, и я не собираюсь молчать…
— И не нужно. Даже напротив. А если бы дело на тебя было начато, ты бы обратился к прокурору? Ну-ка, отвечай честно!
Я растерялся. А ведь действительно не обратился бы! И как я тогда мог бы обратиться?
— Но, Петр Васильич… Это выглядело бы просто как какой-то ответный удар. Как мщение… Ну… как уловка, что ли…
— Разве суть всей истории изменилась бы?
— Нет, конечно… Хотя в моральном аспекте…
— Черт бы вас побрал! — неожиданно зло сказал Петр. — Когда вас бьют, вы становитесь совсем как медузы. В воде красивые, а как только выбросило на берег — кисель…
Я с удивлением смотрел на него, а он, прикрыв глаза, дымил немилосердно.
— Извини. Мне больно, что порядочные люди обычно самые незащищенные. И беззубые. Иди.
Я вышел из его кабинета, но довольно долго стоял у двери, думая о его словах. Ничего себе, поворот разговора! И наверное, Петр прав.
Не заходя в ординаторскую, я оделся и вышел из хирургического корпуса. По двору прогуливались больные в серых халатах, шли с занятым видам, но явно не торопясь, сестры и санитарочки, врачи. Солнце склонилось к горам. Было тепло совсем по-летнему. И очень тихо — ни ветерка. Всех тянуло на улицу.
У ворот меня догнал Полкан. Высунув язык, радостно вертел своим пушистым хвостом. Я похлопал его по шее, погладил иссеченную рубцами грудь.