— Настало время расстреливать шептунов, вроде тех, что бегали уведомлять Кухнюка, — твердо сказала Лидия Антоновна. — На мой взгляд, провокатор отвратительнее убийцы.
— Здесь я не хочу с вами спорить, — согласился Петр Петрович. — Но признайте все же, что во второй половине двадцатого века поступки, подобные кухнюковскому, — просто неправомерны!
— Не заблуждайтесь, шеф. Человеческая эмоциональность неизменна. Я убеждена в этом, — изрекла Лидия Антоновна.
Герман едва сдерживался, чтобы не рассмеяться.
— Возможно. Но ее проявления! — настаивал Петр Петрович.
— А что проявления? Меня бы, наверное, приятно взволновало, если бы что-нибудь совершили ради меня. Или вы, в отличие от всех, считаете меня недостаточно современной?
— Что… «совершили»? — оторопело произнес Петр Петрович, останавливаясь. Он не понимал, шутит она или говорит серьезно. — Даже… убийство?
— А что? — с вызовом оказала Лида.
— Ну, знаете!.. Женское начало, вероятно, забивает в вас все прочее…
— Так это хорошо, шеф? Раз забивает все же «прочее»?
Герман хмыкнул, а потом сказал примирительно:
— Ладно, Петя, сходи-ка лучше к этому убийце и посмотри, все ли мы делаем, что нужно для его выздоровления.
Они поднялись уже на четвертый этаж. Петр Петрович побежал в реанимационную плановой хирургии, и Герман с Лидой остались одни у двери в ординаторскую анестезиологов.
— Зачем вы всех разыгрываете, Лидия Антоновна? — усмехаясь, спросил Герман.
— Иногда со скуки, иногда оттого, что противно, когда все так чинненько и благоразумненько. Но об этой истории с Кухнюком — я серьезно. — Лида вытащила из кармана халата пачку «Стюардессы», предложила Герману. — Зайдите в гости. Покурим. У нас хорошая ординаторская, уютная.
— Как-нибудь в другой раз.
— Все дела, дела?
Опять она смущала его, делала неловким и неприятным самому себе.
— Как только вы находите время для водных прогулок?
В больнице многие знали об увлечении Германа. Он усмехнулся:
— Это необходимость.
— Неужели?
— Чему вы удивляетесь?
— Мне казалось, — серьезно сказала Лида, — что развлечения не могут стать необходимостью. Это уже скорее распущенность.
Теперь пришла его очередь удивляться. Собственно, он совершенно не знал ее.
— Досуг — большая часть нашей жизни, — сказал Герман после паузы.
Лида курила, задумчиво глядя на него.
— Что ж… Наверное, вы правы. Просто мой досуг никогда не был организован какой-то идеей, что ли…
— А вы попробуйте.
— Для прогулок на воде у меня нет возможностей. — Выражение ее лица и тон снова стали чуть-чуть ироничными. — Разве что вы поможете мне испробовать. А?
— Отчего же… — Скрывая смущение, он протянул ей руку: — Спасибо, вы сегодня здорово помогли нам.
Но не успел он войти в ординаторскую, как Кирш протянул ему трубку:
— Вас, Герман Васильевич.
— Вы не сказали главного — где и когда искать вашу лодку, — услышал он серьезный голос Лиды и представил себе ее смеющееся лицо. Он был настолько ошарашен, что ничего не смог придумать в ответ и пробурчал:
— Третий бон в парке… После шести, наверное…
— Все ясно! — И гудки отбоя.
Он покачал головой: чертова девчонка! И до него добралась. Надо подумать, как ее отбрить…
Лида переоделась, привела в порядок волосы, примятые колпаком, подкрасила губы. Села и снова закурила. Утром после дежурства она курила особенно много. В обычные дни — меньше полпачки, на дежурстве не хватало и целой. В ординаторской никого не было, все анестезиологи разошлись по отделениям — готовиться к операциям, осматривать своих вчерашних подопечных в многочисленных реанимационных палатах. На каждом этаже была такая палата — плод неукротимой деятельности заведующего анестезиологическим отделением Петра Петровича. Лида говорила, что он, пользуясь страстью Бати к новшествам и мягкотелостью нового главврача, распихал реанимационные палаты во все углы здания, словно основная работа больницы — оживление полутрупов. И теперь здесь можно только тихо помереть, но никак не погибнуть.
Она дождалась возвращения Петра Петровича, спросила у него:
— Ну, что, шеф, не набедокурила я?
Петр Петрович отпускал дежурных, только проверив их работу.