Ванечка позвонил в ординаторскую плановой хирургии. Было пять часов, но врачи там нередко задерживались. Долго не отвечали, и Ванечка собрался уже, вконец расстроенный, положить трубку, но в этот момент гудки прекратились.
— Плановая хирургия, — услышал он усталый женский голос.
— Прасковья Михайловна?
— Да.
— Вы разве дежурите сегодня?
— Нет.
Лучше бы, конечно, чтобы у телефона оказался кто-нибудь другой…
— Вы не в курсе дела, братьев-близнецов перевели уже к вам?
— Да, перевели.
Наверное, поздно уже что-нибудь менять, подумал Ванечка.
— А почему к вам, а не в урологическую клинику?
— Зачем в урологическую? Они пересадками не занимаются, — так же устало ответила Прасковья Михайловна.
— А вы?
— Что — мы? У нас есть искусственная почка. И этим занимается Ардаров.
Ванечка помолчал, подвигал по привычке папку на столе.
— Да?
— Да… Ведь год назад была уже одна пересадка почки, от трупа. Помните?
— Ну да… А как там больной… — Ванечка едва не сказал «ваш». — После переливания?
— Как будто все в порядке. Кстати, Иван Степанович, вы…
— Ну вот, видите, — перебил ее Ванечка, — все в порядке. Идите домой. — И повесил трубку.
Да, изменить уже ничего нельзя. Теперь — будь, что будет… Ванечка бессознательно придвинул к себе дневную почту, словно готовясь к защите. Среди ежедневной стопки писем, адресованных администрации больницы, всегда было несколько благодарственных — от прежних больных. А сколько таких же писем поступало на отделения, непосредственно врачам! Тысячи писем — тысячи выздоровевших людей! Отдельные неудачи не могут зачеркнуть этого, думал Ванечка. Вот смерть Тузлеева, пожалуй, могла бы, а пересадка… Когда бы не конкурсная комиссия… Конечно, если пересадка пройдет успешно, это будет очень кстати, но если…
А Лидия Антоновна все не звонила.
6
Будильник задребезжал в половине шестого. Герман проснулся тяжело, неохотно, решил спать дальше, но все же приподнялся на диване и поглядел в окно. И несмотря на то что голова его снова опустилась на подушку, прозрачная голубизна осеннего неба уже проникла в него. Конечно, трех часов на сон после полутора суток бодрствования недостаточно, но так жаль было терять чудесный ясный вечер, возможно, последний в эту осень.
Он решительно встал, сделал несколько резких разминочных движений, надел шлепанцы и отправился в ванную. Нерта, спавшая на подстилке в коридоре, вскочила, радостно завиляла хвостом.
— Собирайся, — сказал ей на ходу Герман. — Поплывем.
И Нерта, вероятно, поняла его — встряхнулась, стуча длинными коричневыми ушами.
— Ты уходишь? — донеслось из комнаты жены.
— Да. Я сейчас… — Герман прошел в ванную, сбросил майку и стал мыться холодной водой. «Что-то рано сегодня», — подумал он о жене.
Она была ассистентом на кафедре биохимии, где оставили ее после окончания института без всякой помощи со стороны — просто считали перспективной. И она не обманула надежд. Через три года защитила диссертацию, раньше, чем это сделал Герман, проработавший к тому времени пятнадцать лет хирургом. Теперь она успешно, по мнению ее шефа, завершала работу над докторской. Для женщины в тридцать два года это было очень даже неплохо. Но дома она обычно появлялась поздно вечером — студенческая привычка работать только в лабораториях или в библиотеке засела в ней крепко.
Надев белую сорочку с колющимся от крахмала номерком у ворота и мягкий пуловер, Герман зашел к жене.
— Здравствуй.
— Здравствуй. — Она сидела с ногами в кресле и читала книгу. Ее высокая красивая прическа была, как всегда, в идеальном порядке. — Мы не виделись, наверное, неделю. Ты не соскучился?
Они действительно виделись мало. Если Герман не дежурил или не задерживался допоздна в больнице, то у нее был или опыт, или какой-нибудь банкет после защиты, на который невозможно не пойти. Герман терпеть не мог этих скучных сборищ, отличавшихся угнетающей разношерстностью приглашенных.