— Насчет недели ты преувеличиваешь, — он присел на ручку кресла, поцеловал жену в висок.
— Наверное, не очень, — она подняла к нему спокойное улыбающееся лицо. — Скажи просто, что у тебя не было времени скучать. Черт бы его побрал, это время!.. Трудное было дежурство?
— Как всегда. Но годы берут свое, наверное. — Он знал, что ее не интересуют больничные дела, операции, «все эти страхи».
Еще в институте ей хирургия не нравилась. Это он знал хорошо: на последнем курсе ее группа проходила специализацию в их отделении. Из всей хирургии ее заинтересовал только он сам.
Она потрогала болтавшуюся у ворота пуговицу.
— Ох, эти прачечные! Сними рубаху, я пришью. Или ты торопишься?
— Да. Хотелось бы застать на воде часть дня.
Он мог сказать просто «да», и этого было бы достаточно. Считалось, что они безоговорочно доверяют друг другу: надо, так надо. У каждого из них были свои заботы и свои интересы, очень несходные. Он любил природу, ощущение упругой травы под ногами, потрескивание и веселый блеск костра; она зябла в лесу и быстро уставала даже от речных прогулок. Условность же обожаемой ею оперы, малопонятные утомляющие рассуждения о трактовках и школах нагоняли на Германа тоску и сожаление о потраченном напрасно времени.
Чтобы не стеснять друг друга, они в первый же год стали проводить часть досуга врозь. Постепенно эта часть становилась все больше и больше… Вот так же в первые годы они решили подождать с ребенком: ей нужно было писать диссертацию. Но и после защиты, по прошествии четырех лет супружества, об этом уже не заговаривали. Герман понимал: напряженная, захватившая ее целиком работа требовала много сил и времени. А ребенок — это хлопоты, нескончаемые заботы, уводящие из большого мира идей, дискуссий, музыки в маленький мирок, пахнущий теплым детским тельцем, молоком, пеленками. Он, конечно, тоже войдет в него, но она будет просто поглощена им. Так имел ли он право настаивать?.. Теперь лишь изредка возвращалась к нему тоска по сыну, по тому, что некогда в его представлении было семейным очагом, что должно было полностью вытеснить из него первую любовь, воспоминания о том далеком угарном лете, словно случившемся с другим человеком.
Герман быстро шагал по залитому косыми солнечными лучами тротуару, а Нерта без поводка бежала рядом, у самой его нош, вывалив из пасти язык и не обращая ни на кого внимания, поглощенная только тем, чтобы ни на шаг не отстать или не обогнать хозяина.
На бонах и на моле было пустынно. Конечно, по-настоящему любящие реку не усидят в такую погоду дома! Катеров и лодок у бонов почти не было. Только в конце канала, образованного берегом и молом, у вытащенного на кильблок большого катера, как всегда, возилось несколько человек. Над катером колдовали с ранней весны. Герман знал этих ребят. Завсегдатаи нередко подходили помогать им, у оклеенной стеклотканью посудины, которую готовили к дальнему морскому переходу, любили устраивать перекуры, неторопливо обсуждая достоинства и недостатки морских дизелей, водометных движителей, старых металлических и дубовых корпусов или новых стеклопластиковых, выклеенных на матрице. Все это крепко объединяло людей на клочке побережья, именовавшемся по старинке гребной базой и примыкавшем к лесопарку.
Прозрачный, прогретый солнцем воздух густел у горизонта. Герман снял пуловер, махнул возившимся у катера ребятам:
— Привет, моряки!
— Привет, док!
Герман стал спускаться по некрутому откосу к рядам сарайчиков, которые именовали «гаражами». Его катер покачивался на едва приметной волне у бона. И тут Герман увидел женщину, сидевшую на деревянном кнехте, одном из тех, которые в незапамятные времена были врыты на моле. Герман сразу узнал густые русые волосы. Лидия Антоновна сидела на кнехте, подстелив газету, спиной к берегу, и смотрела на золотившуюся заходящим солнцем реку.
— Черт возьми! — вслух удивился Герман, останавливаясь. Он был уверен, что их утренний разговор с Лидией Антоновной — одна из ее шуток… Герман прошел в «гараж», взял там канистру с бензином, собранный рюкзак и спустился на мол. Лида заметила его, поднялась навстречу.
— Очень здесь здорово.
Он кивнул.
— А я давно вас жду. Проспали?
— Да, я только в начале третьего ушел из больницы.
— Что-нибудь с Кухнюком? — встревоженно спросила она. — Я звонила часа два назад, сестра сказала, что все нормально.
— С Кухнюком — да.
Герман перешел по сходням на бон, и Лида последовала за ним. Он подтянул лодку, бросил в нее рюкзак и канистру.
— Запрыгнете?
На ней были эластиковые брюки и куртка из плотной тонкой материи с металлическими пуговицами. Герман придержал лодку за борт, пока она пробиралась к скамье перед защитным козырьком. На скамью были положены поролоновые подушки, а две обитые пенопластом спинки создавали полную иллюзию двух удобных кресел. Лида с удовольствием пощупала подушки.