Она с удивлением наклонилась к нему, заглянула в лицо, тоже рассмеялась, сказала что-то…
До прибрежной травы было всего несколько шагов, и он сделал их наугад… Если бы мог он сейчас оценить происходящее, то наконец уяснил бы для себя, чем так смущала его эта женщина. Но теперь он не думал… В их неожиданной близости вообще не оказалось места ни для единой мысли, но, еще не придя в себя, он вдруг произнес или только подумал: «Наконец-то… Наконец-то!»
7
С сумерками пришел западный влажный ветер, стал вытаскивать из-за горизонта серые растрепанные облака. В палатах и коридорах зажгли свет. Внизу, под окнами, на аллеях больничного парка вспыхнули матовые шары.
Бориса и Женю Харитоновых поместили на плановой хирургии в восьмую палату, из которой утром вывезли в реанимационную Тузлеева, а паренька с грыжей перевели в соседнюю шестиместную палату. Старожил восьмой Власов встретил братьев приветливо, помог уложить поудобнее Женю, разместить нехитрый их больничный скарб по тумбочкам, давал практические советы, как «старый хирургический зубр».
Власов лежал в больнице не первый раз, по собственному его выражению — «без счету». Два года назад ему удалили здесь половину желудка с язвой, но болезнь рецидивировала, и теперь он готовился к повторной операции. Однако все эти невзгоды не лишили его бесшабашного оптимизма, а юмору придали то своеобразие, которое уже именуют юмором висельника. Длинное худое лицо Власова с большими ушами словно с рождения искривила усмешка, утянувшая вниз левый угол крупного добродушного рта. Этого высокого тощего парня все называли шутливо и официально по фамилии — Власов, возможно, потому, что больных, находившихся вместе с ним в отделении; он величал, не иначе, как сослуживцами. Власов сразу понравился Борису.
Женю утомил переезд, и он лежал молчаливый, безразличный, одутловатое серое лицо казалось маской. Синие веки были сомкнуты. В палате стояла тишина, которую нарушало только глубокое дыхание Жени. Борис неподвижно сидел у постели уснувшего брата, а Власов — на своей койке, выставив квадратные худые колени. Рот его кривился обычной, но сейчас какой-то смущенной, неловкой усмешкой. Власов понимал, как давит тишина на здорового брата. О, он хорошо уже знал эту проклятую тишину, которая была во много раз хуже надоедливого шума непрерывных палатных разговоров, шарканья ног в коридорах, скрипа дверей, ибо весь этот шум был отражением истинной жизни, а тишина оживляла привидения — бледные пугающие мысли…
Власов подошел к Борису, тронул его за плечо:
— Пусть отдыхает. Пойдем подымим.
Борис рассеянно похлопал по карману пижамы, где лежали папиросы, поднялся.
— Ты, слыхал я, офицер? — говорил Власов, вышагивая рядом с Борисом и размахивая длинными руками. — Люблю офицеров… Выйдем в лес. Вот начнутся дожди, тогда надымимся еще в курилке.
— Пойдем, — согласился Борис, сообразив, что речь идет о парке. Они направились к лестнице.
— Честно тебе скажу, сослуживец, никотин для моей болезни — первейший яд. Злодейка с наклейкой — тоже, но ведь помирать все равно когда-нибудь придется, верно? — Власов доверительно склонился к уху Бориса. — Пока у строителя остался хоть небольшой ошметок желудка, строитель не может отказать себе в этих самых прелестях.
— Значит, ты строитель?
— А как же! Бригадир комплексной бригады Власов. Будем знакомы. Кавалер нескольких мирных медалей.
— Ну, брат!.. А я просто Борис, старший лейтенант танковых войск.
— Слушай, старлей, сейчас ребята должны принести мне посылочку, и мы отметим знакомство, обязательно! — оживился еще больше Власов. — Непьющих офицеров ведь нет? Как и строителей. А?
— Пожалуй, что нет, — рассмеялся Борис.
В парке было много больных и посетителей. Борис и Власов сели на ближайшую свободную скамью, закурили. Власов стал рассказывать о своей бригаде, равной которой, по его словам, не было во всем их министерстве.
— Зарабатываем мы — будь здоров! Похлеще твоего генерала, — хвастал он. — И другие бригады нам, естественно, завидуют. А бездельники — так те просто ненавидят! Ведь по нам министерство нормы составляет!..
Борис смотрел на него, открыв рот:
— Ну, знаешь, сам люблю повеселить, но такого вранья не слыхивал!
И они стали смеяться, глядя друг на друга, как старые добрые друзья.
— Не веришь? — сказал наконец Власов.