— Доктор на промывание почки подготовлен? — спросил Федор Родионович Кирша, возвращая его к действительности. Доктор на промывание… Нет доктора… Почему? Полное румяное лицо Алексея Павловича стало пунцовым. Но в следующую секунду он вспомнил:
— Ординатор из торакального отделения начнет мыться позже, я ему сообщу.
— Смотрите — чтобы все по графику!
— Так и будет, Федор Родионович…
Расставив ноги в недостаточно просторных для его массивной фигуры полотняных штанах и глядя на профессора, Кирш думал, что там, в родильном доме, сейчас так же тщательно врачи обрабатывают руки, а анестезиологи дают его Вере наркоз. Ему было жутко от этих мыслей, но он уже знал, что никуда отсюда не уйдет до конца операции, и когда Федор Родионович направился в операционную, он последовал за ним.
В зеленом квадрате тускло желтело йодом операционное поле. С равномерным гудением и тихим стуком работал аппарат искусственного дыхания — вдох, выдох… Борис лежал на боку, невидимый, весь прикрытый простынями. И обнаженный участок тела, неподвижный и странно выпуклый, совсем не походил на живую плоть. На часть человека, который каких-нибудь сорок минут назад, стараясь скрыть волнение, сам лег с улыбкой на каталку, отвозившую его в операционную.
Но Федор Родионович не мог отрешиться от ощущения (мыслью он проник уже под эту желтую пелену кожи, и то, что испытывал сейчас, стоя у стола со скальпелем в руке, было именно непривычным ощущением), что перед ним лежит здоровый человек. Жертвующий своей почкой здоровый человек. И эту жертву принимал не только брат-близнец, но и он, Федор Родионович. Он не колебался, но секунду-другую стоял неподвижно со скальпелем, занесенным над операционным полем. Потом твердым непрерывным движением разрезал кожу.
— Начали, — тихо сказал Ардаров анестезиологам и стал накладывать зажимы на кровоточащие места. Кирш двинулся в соседнюю операционную, где должны были начать параллельно.
Федор Родионович работал спокойно, вроде бы даже не торопясь. Ассистенты старательно помогали ему. Несмотря на то что в операционной было более десяти человек, слышалось только глухое подвывание и постукивание дыхательного аппарата и сухой треск коагуляции. Изредка анестезиолог вполголоса отдавал распоряжения своим помощникам. Хирурги молчали. Операционная сестра подавала инструменты, не дожидаясь требования, внимательно следя со своего возвышения за тем, что происходит в ране.
К почке подошли быстро, осторожно по всей окружности высвободив ее из жировой капсулы. Главное ожидало впереди. Необходимо было, не раня, выделить почечную артерию до места отхождения ее от аорты, а вену — на протяжении семи-восьми сантиметров. Потом, при пересадке, каждый этот сантиметр обернется лишним шансом к спасению больного…
Однако что это? Федор Родионович болезненно поморщился под маской. Начинается… Почечная вена удвоена! Вместо одного толстого ствола, который предстоит вшить в подвздошную вену Жени, темнели два тоненьких. Они шли от почки рядом, и каждого из них в отдельности было явно недостаточно для вшивания. С недобрым, щемящим предчувствием Федор Родионович стал выделять артерию, переложив освобожденную почку в ладонь ассистента. Ардаров и Прасковья Михайловна тоже увидели две злосчастные вены, но молчали. Да и что здесь было сказать!
Все так же «дышал» за Бориса аппарат, вполголоса переговаривались анестезиологи, санитарка собирала и складывала для взвешивания окровавленные салфетки, диспетчер Кирш появлялся в операционной и исчезал, мирный плеск воды доносился из предоперационной, где готовился включиться в операцию еще один хирург — на промывание почки… Но трое у стола ничего уже не видели и не слышали. Весь мир для них сузился до величины этой зияющей раны, в которой пульсировали и сокращались живые человеческие ткани, вдруг отделившиеся от конкретного человека. Рана существовала сама по себе — противоестественный, самостоятельный мир почечной области, в котором оказалась раздвоенная вена.