И, сев прямо, Савельев снова замолчал. Антоненко выругал себя за невыдержанность: «Дернуло же за язык — Савельеву экзамен устраивать! Предупреждал ведь генерал, так нет же — прямо тянет эрудицией щегольнуть. Савельев десятки раз стрелял здесь, что там одна промашка! Может, и его вина, да не переучивать же подполковника. Установка была другая — самому учиться. Вот и помалкивай».
Но внутренне Антоненко все же не мог согласиться со взглядом Савельева: как это — ждать, что скажут мотострелки? А сам он что, не способен разобраться в их замысле, заранее определить в нем свой маневр? Ну что сам к себе привязался? Не может Алфей Афанасьевич, не может, раз так говорит! Чего здесь неясного?
Дорога тем временем повернула влево, выскочила на асфальт и пошла параллельно с широкой водяной полосой, одетой в бетон и обсаженной с двух сторон какими-то мелколистными деревьями. Барханы неожиданно пропали, а на противоположной стороне канала потянулись темно-зеленые, с желтыми цветами, поля хлопчатника. После серого пустынного однообразия это буйное зеленое море, расстилавшееся до самого горизонта, показалось майору Антоненко райским уголком. Он сам себе поразился: никогда раньше внимания не обращал на всякую там флору, а здесь залюбовался! Было бы хоть от чего в восторг приходить! Так, на контрастах, глядишь, и научишься природу любить.
Колонна нырнула в прохладный и сырой тоннель под каналом, проехала еще немного и оказалась в роще. Газик остановился. Савельев молча вышел из машины, устало опустился на бугорок под раскидистым деревом, прислонился спиной к стволу и закрыл глаза. Антоненко выбрался следом, отошел в сторону, стряхнул с гимнастерки и галифе беловатый налет пыли, протер сапоги бархатной тряпочкой. И лишь потом, бросив украдкой взгляд на Савельева, заметил, какое болезненно бледное лицо у командира дивизиона. «Нытик ты, майор! — решил Антоненко. — Ни стыда у тебя нет, ни совести! Вот кому следовало бы дома остаться, а он поехал, не жалуется. А ты еще со своей эрудицией к нему липнешь как банный лист…»
— Алфей Афанасьевич, как вы себя чувствуете? — спросил он с участием.
— Спасибо, полегчало немного, — отозвался, не открывая глаз, Савельев и попросил: — Климов, сбегайте-ка на канал, холодненькой водички принесите, угостите товарища майора.
— Это мы мигом! — с готовностью ответил связист, но сразу же поправился, глянув на Антоненко: — Есть! — И, захватив две фляги, убежал.
Хвост колонны втянулся в рощу, машины рассредоточились по ее краю. Гул двигателей оборвался, и наступила необычная тишина. Майор Антоненко снова удивился себе — несколько часов в пустыне, а взгляд стал острее и слух чутче. Вон даже шелест листьев слышен, пичужка приятно щебечет. Хорошо! Вике бы сейчас эту тишину послушать…
Спрыгнули на землю артиллеристы с серыми от пыли касками и лицами — одни глаза блестят. Первым делом принялись осматривать орудия, помогли водителям обслужить тягачи и только после этого стали чиститься, побежали за водой к каналу. И майору Антоненко понравилось, что все в дивизионе делается споро, без лишних напоминаний. Видно, что в батареях хорошо отработан порядок привала, каждый знает свои обязанности. Всего каких-то несколько минут прошло, а ветровые стекла машин протерты, тягачи заправлены. И вот уже все расселись на взгорке — майор Трошин о чем-то беседует с ними.
Такого у него в батарее не было: сам бегал вдоль колонны, проверял. Приметившийся ему еще в районе сбора чернявый комбат так и делал. И майор Антоненко его одобрил: за эту батарею можно быть спокойным. А за другие трудно сказать — доверять надо, но контроль не помешает, чтобы совесть была чиста. Ничего, остальные обожгутся разок — тоже будут перепроверять.
Командиры батарей подошли к подполковнику Савельеву, доложили о готовности продолжать марш, с любопытством посматривая на незнакомого майора. Савельев представил им Антоненко:
— Ваш новый командир майор Антоненко Василий Тихонович. Прошу любить и жаловать.
Василий Тихонович пожимал руки, внимательно вглядывался в лица офицеров, пытаясь угадать, что из себя представляют комбаты и как сложатся отношения с каждым из них.
— Гвардии капитан Викторов, комбат один, — сухо назвал себя первый. Этот тон не вязался с его добрым скуластым лицом, с открытым взглядом стального цвета глаз и невыносимо рыжей шевелюрой, выбивавшейся из-под каски. На вид ему было немного за тридцать.