Тогда-то она и позвала его на свой день рождения, на который благодаря бате он не попал. Роз пожалел…
— Новоселов, ты, часом, не пещеру роешь? — дотронулся до его плеча сержант Нестерович. — Ишь ты, увлекся! Шабаш! Можно закатывать орудие. Отдыхайте пока, схожу командиру взвода доложу. Трави, Ляпунов, свои байки, но смени, пожалуйста, тематику. Новоселов прав: есть в них душок.
— Есть отдыхать и сменить тематику! — с готовностью воскликнул вслед удалявшемуся сержанту Ляпунов. — Люблю я это дело — отдыхать! Давайте, братцы, побеседуем. Вот вы, к примеру, гвардии ефрейтор Новоселов, как вы относитесь к тому факту, что у нас будет новый командир дивизиона?
— Тебе что, не все равно? — неохотно ответил Новоселов. — Гаубицу не с дула будешь заряжать, как всегда? По мне, что тот, что этот…
— Больно старый батя. Усталый, отдохнуть надо, — перебил его Уренгалиев. — Товарищ майор красивый, молодой.
— Батя справедливый, добрый, строгий. А новый только строгий, — подал голос и Лебедев. — Слышали, как стружку с Песни сиял?
— Подведем ремюзе, как говорит вышеупомянутый прапорщик Песня, — сказал Ляпунов. — Ну, Степан у нас чегой-то злой сегодня. Ему все нехороши. Уренгалиеву, как молодой сороке, нравится все, что блестит. И только с тобой, Лебедев, я полностью солидарен. Так и быть, прощаю тебе слабое знание классической литературы. Это у Некрасова сказано про женщину: «Посмотрит — рублем подарит». Учись, пока я жив…
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Этот разговор услышал гвардии подполковник Савельев, который пришел на огневую позицию второй батареи, чтобы отдать Новоселову потерянное письмо. Он проснулся от тугого и резкого стука дождя в брезентовый верх палатки и долго лежал с открытыми глазами. Прошедший день со всеми думами, воспоминаниями, спорами развернулся перед ним. И он вдруг отчетливо и до отчаяния ясно понял то, что принимал пока с глуховатой, какой-то тупой тоской: все, на этом его службе конец! И будто обнажились нервы — с такой болью отозвалась в нем эта безжалостная мысль, которую он, словно уповая на чудо, отгонял от себя, прятал за какими-то несбыточными надеждами. Она уже приходила к нему однажды с такой же вот отчетливостью, когда он лежал в госпитале и ломал себе голову над неудачной стрельбой на перевале. Тогда еще он подвел итог своей жизни, стараясь быть объективным и даже беспощадным к себе.
Да, он имел право считать тридцать с лишним лет, отданных армии, прожитыми не напрасно. Он честно воевал, не ходил с пустяковой раной в медсанбат, не залеживался в госпиталях, не боялся встречи со смертью, когда по-настоящему было страшно, как в том поединке с гитлеровскими танками, где они с Кушнаревым держались до последнего. Бесстрашие его тогда питала неумолимая ненависть к фашистам, виновникам гибели его жены, их так и не родившегося ребенка. И ему думалось, что каждый бой, в котором убито хоть несколько гитлеровцев, — это его отчет перед мертвыми.
И после войны он не давал себе передышки. Все это время Савельев старался, чтобы вверенная ему частичка армии была сильной и крепкой. Но с каждым годом он понемногу, но безнадежно отставал, хотя и вооружился на старости лет учебниками, не стеснялся спрашивать. Но восполнить потерянное не удавалось, и зимой это дало себя знать. Вот почему он и решил написать рапорт на увольнение: не имел больше никакого права учить людей, просто обязан был уступить место более знающему, не дожидаясь советов старших начальников…
Как все просто и ясно! И совесть чиста. Ну а с самим собой что делать, себя-то куда девать? Ведь он еще годится на что-то! Чувствует еще в себе силу, имеет то, чего не хватает майору Антоненко, — опыт. Может, все-таки опрометчиво он поступил? Может, рано еще раскладывать «тревожный» чемоданчик?..
Нет, не надо тешить себя иллюзиями. Со временем переболит, притупится острота утраты. Пережил же он гибель Анюты. И пусть Мария так и не сумела занять в его сердце место первой жены, а вырастил же он с нею двоих сыновей. Много в жизни было потерь, все переживал остро — такая уж натура, — но с годами примирялся же с ними. И теперь смиришься, куда денешься? А раз так, к черту боль! Нужно лишь в оставшиеся дни отдать армии, дивизиону свои последние долги. Впрочем, есть ли они? Пожалуй, только один — перед майором Антоненко, который, к несчастью, оправдал его опасения. Надо поколебать его убежденность. Конечно, что успеет за дни учений, то и сделает. Вот вроде и все.