— Абашкин, патроны!.. — ефрейтор кинулся к радисту, видно, за автоматом и упал, настигнутый нулей. «Конец», — с холодным отчаянием подумал Маюров и тут же яростно швырнул гранату в атакующую цепь, потом, вырвав автомат у Абашкина, стал стрелять длинными очередями.
Они снова отбились, на одну минуту, чтобы оглядеться. В долине рвались снаряды — то в самом центре, то левее, возле высоты.
— Товарищ лейтенант! Требуют данных! — словно издалека донесся голос радиста.
Цепи противника подползали. Все ближе и ближе. Уже видны, словно деревянные, злые лица и ножи вороненых штыков.
— Передавай, Абашкин: окружен противником — огонь на меня! — крикнул Маюров и прыгнул в глубокий окоп.
Орудийный гром недолго сотрясал изрытое темя сопки. Потом стало тихо. Маюров открыл глаза, шевельнулся и почувствовал, как с затылка беззвучно осыпаются струйки земли. Придавленные руки и ноги не слушались, ныла спина. Попробовал пошевелить плечами — зашуршала земля, стало полегче. С огромным усилием выгнул спину, начал карабкаться вверх. Увидев наконец задымленную степь, прошептал:
— Жив… Пощадил бог войны. А вот Абашкин…
Да, не тронули лейтенанта снаряды своих батарей. Но уцелел от смертоносных осколков он не один. Из воронки неожиданно вынырнул засыпанный землей низкорослый японский офицер и бросился на лейтенанта… Контузия сильно ослабила Маюрова, но так уж бывает в трудные минуты: опасность вызвала в нем все оставшиеся силы. Он резко встал на колени и сильным ударом столкнул самурая в разбитый окоп. И тотчас снова увидел своего противника. Тот выбирался наверх с винтовкой в руках. Маюров, холодея, огляделся и с облегчением увидел поблизости японскую винтовку с погнутым стволом. Вскочил, выдернул ее из земли.
Начался штыковой бой, тот самый, в котором не бывает ничейного исхода.
Противник все время норовил зайти сбоку и столкнуть ослабевшего лейтенанта в развороченный окоп. От ярости он весь взмок. Черные с синеватым отливом волосы антрацитово блестели, руки заметно дрожали, глаза сверкали ненавистью. Несмотря на страшную усталость и контузию, Маюров успешно отбивал удары. Вот уж никак он не думал, что на этой войне ему, артиллерийскому офицеру, понадобится штык.
После неудач самурай начал выманивать противника на себя, к малоприметному бугорку. Едва ли он догадывался, что имеет дело с чемпионом гарнизона по штыковому бою. Быть может, что-то и понял в последний момент, когда лейтенант внезапным выпадом заставил его отпрыгнуть и споткнуться о бугорок…
Но недалеко от поверженного врага Маюров тоже свалился, подкошенный страшной слабостью…
Лишь через несколько минут, поборов тупую, ноющую боль в теле, он приподнялся на локтях, кинул взгляд на восточный склон сопки. У подножия ее по-прежнему копошились японцы. Опять идут. Но с этими ему уже не сладить…
Он уронил голову, полежал минуту бездумно и снова приподнялся, услышав сквозь гул стрельбы пронзительные крики врагов. Они бежали почему-то не к вершине, а от нее — прямо на восток. Ничего не понимая, Маюров растерянно глянул на юг: там что-то стремительно катилось по степи, в пыли и дыму непрерывно и остро сверкало.
— Цирики, — прошептал Маюров. — Нохур Дамдиндорж…
С саблями наголо в атаку летел монгольский эскадрон, разбрасывая остатки вражеской пехоты.
Маюров хотел улыбнуться, но лишь ткнулся головой в землю и потерял сознание.
В конце августа 45-го, когда на Востоке уже затихали бои, и газетах появилось сообщение о подвиге лейтенанта Маюрова и о награждении его орденом. Чуть позже в полк пришло письмо от монгольских друзей.
«…Поздравляем тебя, — писал Дамдиндорж. — Обязательно приезжай в Улэгэй пить чаи. Ты хороший нохур».
Михаил Скороходов
ВСЕХ ПОМНЮ…
Рассказ
Слесарь завода Иван Семенович Вишняков вернулся с фронта в самый разгар войны контуженным и мало что помнил. Даже про свою первую атаку, в которой его легко ранило, не говоря уж о каком-то санбате, откуда потом попал с пополнением в стрелковый полк. Номеров не помнил вовсе. И снарядом, миной или бомбой его оглушило, не помнил, сколько ни спрашивали — молчал и сердился. Хорошо, когда у человека все в памяти: и какой сержант командовал, и какой лейтенант — словно вчера расстались. Рассказывай, будто по готовому сюжету.
У Ивана Семеновича не было сюжетов. А может, не было их оттого, что фронтовых наград у него — ни одной. После войны уж наградили, как фронтовика. Жена Евдокия Егоровна жалела его, старалась не распалять вопросами о войне. Особенно в праздник Победы. Мужчины — ровесники Ивана Семеновича — в орденах и медалях, а у него одна, послевоенная. Хоть и радостным, а все же трудным бывал этот день для Вишняковых. Иван Семенович редко выходил из дома, смотрел по телевизору передачи — кино или концерт, потом салют, а уж потом облокачивался на стол, стискивал ладонями виски — о чем-то думал.