— Товарищ капитан, — услышал голос ординарца, — вас полковник Николин к телефону требует.
Взял трубку телефона. Спать хотелось ужасно. В предыдущую ночь совсем не удалось сомкнуть глаз. И, откровенно говоря, каких-либо теплых чувств по отношению к Аркадию Васильевичу в этот момент я не испытывал. Тем более что была у него такая манера: иной раз по пустяку мог поднять человека среди ночи.
— Ковтунов? — послышалось в трубке. Голос у полковника был веселый. — Поздравляю тебя и всех твоих артиллеристов. Все мы теперь — гвардейцы! Понимаешь, гвардейцы! Еще раз всех сердечно поздравляю! Ты сейчас же обзвони все подразделения, Первый и Второй так приказали.
Напоминать о последнем было, разумеется, излишним. Если бы и не поступило такого распоряжения, разве мог бы я оставить в неведении своих однополчан? И в эту памятную ночь долго не смолкали в штабе полка, в дивизионах и батареях телефоны.
Да, отныне наша дивизия стала 67-й гвардейской стрелковой дивизией, а наш полк — 138-м гвардейским артиллерийским полком. Значит, Верховное Главнокомандование высоко оценило и наш скромный вклад в борьбу с гитлеровскими захватчиками. Мысль об этом заставляла сильнее стучать сердца, удваивала, утраивала силы.
Телефонными звонками в ту ночь дело, конечно, не обошлось. В автомашину, где размещался наш штаб, приходил то один, то другой. Поздравляли друг друга, строили планы на будущее. Но главным образом мысленно возвращались к прошлому. Вспоминали и первый наш бой на украинской земле, и трудную первую военную зиму, товарищей, которых в ту ночь не было с нами.
И в общем-то получалось, что, с одной стороны, чего-то выдающегося и не числится за полком, а с другой — немало сделано за минувшее время. Десятки уничтоженных танков, автомашин, многие сотни подавленных огневых точек и батарей, тысячи убитых и раненых гитлеровцев — вот в самых общих чертах результаты боевой деятельности полка. А в итоге — высокое гвардейское звание!
Так фактически до самого утра и просидели мы. А с рассветом 22 января полк вместе с другими частями дивизии снова двинулся вперед. Соединения 65-й и 21-й армий получили задачу разрезать прижатую к городу группировку врага и уничтожить по частям. За четыре дня непрерывных боев наступающие войска продвинулись на 10–15 километров. До Сталинграда теперь оставалось совсем немного. К 26 января 67-я гвардейская стрелковая дивизия вышла к железной дороге, которая шла от города к Поворино. Не без труда выбили фашистов с высокой насыпи. Несколькими днями позже на ней уже были оборудованы все наши наблюдательные пункты, начиная от армейского и кончая НП дивизионов. Переносить их куда-то дальше не имело смысла: впереди лежала низина. Там, где ни выбирай место, мало что увидишь.
31 января была окончательно разгромлена южная группа войск расчлененной надвое 6-й немецкой армии. Ее остатки во главе с генерал-фельдмаршалом Паулюсом сдались в плен. А 2 февраля было покончено и с северной группировкой.
Нескончаемыми колоннами потянулись пленные на сборные пункты. Обмотанные тряпьем, обмороженные, голодные, потерявшие человеческий облик, вражеские солдаты и офицеры с большим трудом передвигали ноги. Куда только девалась их былая спесь? Просто не верилось, что именно эти самые «завоеватели», горланя песня, прошагали по всей Европе. Словно гадкое, грязное пресмыкающееся, ползли эти колонны. Кто звал этих людей на нашу землю? Зачем они пришли сюда?
— За что боролись, на то и напоролись, — мрачно шутили наши бойцы, провожая взглядом очередную колонну военнопленных. — Хотели за Волгу попасть, на Восток? Теперь наверняка попадут. Ничего, надо думать, навсегда запомнят, что такое Россия…
А вокруг тишина — ни одного выстрела, ни одного взрыва. Порой начинало казаться, будто все закончилось, будто нет совсем больше войны. А она продолжалась. И до ее победного завершения было еще очень и очень далеко.
Прощай, тишина!
Прошло несколько дней. Однажды глубокой ночью я возвращался в полк из штаба дивизии. В ярком свете фар «виллиса» медленно кружились серебристые снежинки, нехотя ложась на землю, а справа и слева высились развалины занесенного снегом Сталинграда.
Как-то не укладывалось в голове, что можно спокойно ехать вот так, с включенными фарами, и думать о таком пустяке, как эти серебристые снежинки, падающие и падающие на землю, покрывающие ее пушистым белым ковром. Думать и твердо знать, что ни сейчас, ни через минуту это белое безмолвие не нарушится огненными всплесками, не зачернеет плешинами свежевыброшенной взрывами земли и пятнами чьей-то алой, горячей крови.