Каждая пядь нашей земли доставалась оккупантам дорогой ценой. Но и сибиряки теряли своих товарищей. В первых же боях выбыли из строя многие командиры и красноармейцы. Тяжело был ранен комдив полковник Н. П. Краснорецкий.
Во второй половине июля 1941 года соединение отвели в тыл для переформирования. Тут ему был присвоен новый номер: дивизия стала именоваться 304-й стрелковой. А потом были жестокие бои на левом берегу Днепра, в Полтавской и Харьковской областях. В это время дивизией командовал полковник Серафим Петрович Меркулов.
— Наш комдив возглавлял полк еще во время войны с Финляндией, — не без гордости заметил подполковник Холин. Видимо, прочитав в наших глазах вопрос, он тут же добавил: — О себе подробно рассказывать не буду, а с анкетными данными, если так можно выразиться, коротко познакомлю. Родился в Ростове-на-Дону. Служу в Красной Армии более десяти лет. Окончил Военную академию имени Фрунзе. Вот, собственно, и все. Остальное уточним после, — улыбнулся он. — А теперь, товарищи, пора браться за наши неотложные дела. Время не ждет.
И правда, не успели мы прибыть в придонские плавни, расположиться в густых зарослях ивняка, как поступило приказание принять новую материальную часть. Да еще какую! Нам дали вместо старых прекрасные 76-миллиметровые пушки образца 1939 года, 122-миллиметровые гаубицы и тягачи к ним — тракторы СТЗ-НАТИ на гусеничном ходу и новенькие автомашины ЗИС. Такое нам и не снилось.
— Вот здорово! — восхищались артиллеристы, ласково поглаживая поблескивающие свежей краской орудия, машины, приборы. — С такой матчастыо грех отходить!
Но больше всех, и это, наверное, естественно, радовался наш начальник артвооружения старший техник-лейтенант Михаил Иванович Иванов. Обычно он был немногословен и суховат, а тут ласково говорил, обращаясь к пушкам, точно к живым существам:
— Хорошая ты моя! Давай-ка сверим номерок лафета… Точно, как в аптеке… — В веселых карих глазах его так и прыгали чертики.
Радовались мы и в то же время немного грустили, когда разговор заходил о конях, с которыми расстались в Поворино. Привыкли, привязались к ним красноармейцы и командиры. Хорошо, конечно, если в твоем распоряжении мощный ЗИС. Но все же, что ни говори, это — неодушевленный металл, а не живое, понимающее тебя существо.
Скучал и я по своему Приятелю. Конь преданно служил мне после гибели Орлика. И я платил ему за это любовью и заботой. Помню, в одном из боев под Волчанском Приятеля ранили. Мы сделали все, для того чтобы спасти четвероногого друга. Конь поправился и, как мне казалось, с той поры особенно ласково посматривал на меня. Сколько раз, бывало, подойдет, прижмется головой к плечу и вздохнет, совсем как человек.
Легко представить себе, какова была наша радость, когда через несколько дней полку вернули значительную часть конского состава. Выяснилось, что обоз пока частично остается на «лошадиной» тяге. Да и многим командирам по сохранившемуся штатному расписанию полагались кони для разъездов.
Работы в штабе было невпроворот. Но, узнав, что нам возвращают часть лошадей, я не смог удержаться: немедленно отправился разыскивать Приятеля. Что, если его уже отдали куда-нибудь в другое место? Но опасения оказались напрасными, быстро нашел своего друга. Он тоже узнал меня, радостно заржал и замер, привычно прижавшись головой к плечу…
Тем временем полк осваивал новое вооружение. Артиллеристы, механики-водители дневали и ночевали у пушек, тягачей и автомашин. То же самое можно было сказать и о связистах, получивших в свое распоряжение более совершенные радиостанции. Стремление у всех было одно: как можно лучше подготовиться к грядущим боям. Вскоре из штаба дивизии нас начали поторапливать, хотя, в сущности, этого, наверное, и не требовалось. Каждый трудился с максимальной отдачей сил.
Хочу отметить одну деталь. Нас поторапливали, но не о суматошной спешке, как это случалось раньше, теперь шла речь. С нас требовали быстрой, но всесторонней и основательной подготовки полка. А это свидетельствовало о том, что в распоряжении командования теперь было куда больше сил и средств, чем в трудном сорок первом, чем в начале не менее трудного для нас лета сорок второго года.